Прежде всего, он имел самую утешительную информацию из Сибири и Забайкалья, передававшую о крестьянских восстаниях, которые, само собой разумеется, требовалось энергично поддержать, не теряя напрасно ни одного дня. И затем, с некоторых пор барон стал чувствовать себя в Урге неуютно, потому что в его отношения с Богдо — хутухтой и правительством Монголии вкрались ноты взаимного охлаждения. Унгерн принимал близко к сердцу усиливавшееся с каждым днем взаимное непонимание между ним и монголами. Но существуют некоторые данные, заставляющие думать, что еще в апреле месяце барон держал в голове несколько иные намерения, а именно: можно предположить, что он хотел предварительно сплотить в одно целое, под видом добровольного союза, Монголию Внешнюю и Внутреннюю, так называемые Халху, Баргу и Восточные сеймы, чтобы провести формирование крупных монгольских войсковых соединений, и только после того схватить звериной хваткой горло своего злейшего врага — Советскую власть.

Откуда же черпал Унгерн свою информацию, которая в значительной степени определяла его политическую линию поведения? Помимо весьма скудной переписки с атаманом, барон мог получать политические новости через ургинскую радиостанцию. Из этого источника он знал о восстании в Тобольской губернии и о партизанском движении в Забайкалье и в Приморье. Вне сомнения, он был осведомлен также о зарождении во Владивостоке белого правительства, возглавлявшегося братьями Меркуловыми. Больше же всего барон интересовался сведениями о настроении и чаяниях казачьего населения ближайших к Монголии станиц и поэтому всегда лично опрашивал беженцев из Забайкальской области. Если даже отбросить подозрение в том, что власти подсылали к барону своих агентов с провокационной информацией, с целью подтолкнуть на немедленное выступление, психологически понятно, что слишком субъективный по природе барон мог из своих опросов получить те данные, которые соответствовали его собственному душевному настроению. Не из тех ли типично беженских повествований, напоминавших заученный урок, барон почерпнул уверенность в том, что казачье население Забайкалья видит в нем единственного избавителя от советской неволи?

Второму конному полку, являвшемуся по своему составу (4 русских и 2 монгольских сотни) едва ли не самой боеспособной частью в дивизии барона Унгерна, генерал Резухин передал 10 пулеметов и 1 конно — горное орудие и отправил из Ван- хурэ 15 апреля на север, к русской границе, во исполнение распоряжения барона о переходе к активной обороне. 18 апреля полк переправился через Селенгу в районе кумирни Харха — Догун (в 100 верстах на север от Ван — хурэ). 21 апреля унгерновцы выступили дальше вверх по Селенге, и следовали вдоль нее до урочища Шарын- гей; из этого пункта они повернули прямо на север к р. Желтуре. 25 апреля унгер- новские войска впервые вторглись на советскую территорию, перейдя русско — монгольскую границу верстах в 30 к югу от поселка Нарына — Горохонского.

Советское командование располагало в том районе лишь незначительными отрядами пограничной стражи. Это обстоятельство позволило командиру 2–го полка войсковому старшине Хоботову совершить два безболезненных для себя набега на русские поселения по реке Джиде. 26 апреля полк побывал в поселке Хулдате, отстоящем в 20 верстах по воздушной линии на запад от Троицкосавска, а 27 апреля с боем вторгся в станицу Желтуринскую (в 95 верстах по воздушной линии на запад от Троицкосавска). В обоих случаях унгерновцы утром внезапно появлялись из?за границы, учиняя легкий разгром красных отрядов и, собрав нужные сведения, к вечеру возвращались в пределы Монголии. 28 апреля Хоботов отошел верст на 50 вглубь страны и до конца мая ограничивался лишь наблюдением за противником посредством разъездов, высылаемых вечером к границе.

За месячный срок своего пребывания в Желтуринско — Джидинском районе 2–й конный полк проделал большую черновую работу по разведке противника и захватил 800 голов прекрасных коней, принадлежавших Центросоюзу, из табуна, пасшегося на монгольской территории вблизи границы.

Выступление генерала Резухина из Ван — хурэ задержалось на несколько дней вследствие значительного, почти целую неделю, запоздания чахарского дивизиона, входившего в состав его бригады. Резухин спешил на север, чтобы успеть перейти реку Селенгу по льду. Он получил из Урги огнеприпасы, интендантский обоз и был готов отдать распоряжение о выступлении 3–го полка на соединение с ранее отправившимися в экспедицию 2–м полком, когда ему доложили, что чахары подходят к Ван — хурэ. Издали можно было рассмотреть, что колонна чахарского дивизиона значительно, по сравнению с прежним, удлинилась за счет вьючного обоза, явно отягощенного “лаврами”, приобретенными при преследовании китайцев.

С чувством гордого сознания своих заслуг чахары медленно поднимались к нам от Ван — хурэ, вверх по течению реки. Победно при этом гудел традиционный оркестр из морских раковин… Но, увы, их ожидала неприветливая встреча: генерал вызвал по тревоге дежурную сотню и приказал разоружить почтенных “союзников”. Раздалось несколько выстрелов. Кажется, кое?кто из чахар пострадал и, во всяком случае, все они потерпели значительный материальный ущерб, так как генерал не только конфисковал обоз, но приказал также перетрясти личные вещи каждого всадника с целью отнятия награбленного ими китайского и монгольского добра. На следующий день Резухин отправил чахар обратно к барону.

Больше всего, хотя и косвенно, эпизод с чахарами отразился на судьбе русских офицеров, которые служили в этом дивизионе на положении рядовых всадников. С переводом в 3–й полк, как ни странно, их судьба ухудшилась. “Дедушка” — барон, ссылая провинившихся офицеров к чахарам, представлял себе, что служба офицера, в качестве рядового всадника среди полудикарей явится тяжким и унизительным наказанием. Но это было далеко не так. Офицерам жилось у чахар довольно неплохо. Они имели вестовых для личных услуг и не несли никакой службы.

“Чахары не любят “белых ворон” (то есть ранних вставаний)”, — рассказывал поручик Хлебин о своей службе в том дивизионе. Когда часу в восьмом загудят раковины, можно, значит, вставать, не торопясь. К тому времени вестовые — китайцы и хозяева юрт — монголы, наварят баранины и вскипятят чай, обильно заправленный молоком. Чахары усаживаются вокруг котлов. Еда является одним из приятнейших удовольствий в жизни кочевников и чахары твердо это помнят. Лишь около девяти часов идут они к лошадям. А пленники в это время готовят вьюки. Снова засвистят — загудят раковины. Это второй сигнал, по которому всадники садятся на коней и вытягиваются в дорогу. Затем новый сигнал: наконец?то пошли…

После 12 часов нойоны (начальники) начинают ощущать пустоту в желудке и утомление от путешествия, поэтому они устраивают привал в первых же юртах. Здесь чахары обедают и отдыхают, свято соблюдая обычай “мертвого часа” после принятия пищи. Около 16 часов они снова выступают в поход с тем, чтобы к сумеркам добраться до каких?нибудь юрт, там сытно поужинать и заночевать. На привалах чахары проявляют много личной инициативы по части добывания продуктов и осмотра юрт. Они, видимо, зарекомендовали в стране столь высоко, в смысле специфической хозяйственности и распорядительности, что не только пленные слуги- китайцы, но даже неторопливые по природе хозяева — монголы порхают у них веселее ласточек.

К сожалению, мирное течение жизни нарушается иногда неприятными неожиданностями и военными опасностями. Например, могут же где?нибудь на горизонте показаться конные фигуры… Загудят тогда, засвистят раковины, а чахары врассыпную поскачут к ближайшим сопкам. И не раньше пустятся они в дальнейший путь, чем выяснят осторожно “боевую”, так сказать, обстановку. Если же где- нибудь раздадутся выстрелы, то гордые всадники с быстротой ветра полетят на своих скакунах к сопкам, в противоположную сторону от выстрелов. Они водрузят на вершинах сотенные знаки как символ бдительности, а сами попрячутся за надежное прикрытие, чтобы переждать эту неприятность. Но добить деморализованного противника, разгромить и навести панику на мирное население — в подвигах этого сорта чахары проявляли непревзойденное мастерство”.

Накануне выступления в поход генерал Резухин присутствовал на торжественном хурале, отслуженном на плацу главной кумирни города. В строю находилось около 1000 монголов. Половина этого количества принадлежала к составу нашего полка, остальные же были из отряда полковника Казагранди. В центре плаца выделялась уверенная фигура генерала.

23 апреля генерал Резухин выступил с 3–м полком из Ван — хурэ на север, к р. Селенге, до которой в выбранном для похода направлении насчитывалось примерно 140 верст. Вопреки традициям Азиатской конной дивизии, генерал организовал в своей бригаде самостоятельный штаб, с Генерального штаба подполковником П. JI. Островским во главе, чтобы в дальнейшем слушаться оперативных советов своего опытного начальника штаба.