Еще он обзвонил многочисленных коллег в Токио, Берлине, Сиднее, Брюсселе и Лондоне, пытаясь тактично прощупать, насколько далеко зашли они в своих попытках создать молекулярный компьютер. Прямого ответа не дал никто – каждый надеялся быть первым. Но, обдумав их реакцию, Смит решил, что все они покуда далеки от успеха. Все выражали соболезнования в связи с гибелью Эмиля Шамбора, но о его работах не упоминали. Джону показалось, что остальные исследователи пребывали в том же неведении, что и он сам прежде.

Лимузин свернул на де ла Порт-де-Севр [11] и вскоре подкатил к воротам Европейского госпиталя имени Жоржа Помпиду. Восьмисоткоечный памятник современной архитектуры, с его выпуклыми стенами и стеклянным фасадом, возвышался прямо напротив парка Андре Ситроена, напоминая более всего огромный многослойный леденец от кашля. Смит расплатился с водителем, вытащил багаж и ступил в мраморное фойе под стеклянной крышей, где смог наконец снять солнечные очки и осмотреться.

Фойе было настолько просторным – пожалуй, сюда можно было бы уместить пару стадионов, – что пальмы в кадках колыхались на ветру. Госпиталь был совсем новый – его открыли всего пару лет назад под бурные аплодисменты, с криками, что это-де «больница будущего». Направляясь к стойке справочной, Джон Смит подмечал детали: совершенно магазинного вида эскалаторы, ведущие к отделениям этажом выше, пестрые стрелки, указывающие дорогу к операционным, висящий в воздухе лимонный аромат, напоминающий почему-то о воске, которым натирают паркет.

На превосходном французском Джон поинтересовался, где находится палата интенсивной терапии, куда поместили Марти, и поднялся на эскалаторе наверх. Вокруг царила тихая суета – начиналась пересменка, приходили и уходили медсестры, техники, санитары и капелланы. Все происходило незаметно, и только наметанный взгляд уловил бы момент передачи обязанностей.

Образцовая больница строилась на основе теории, по которой не больной должен идти к врачу, а врач – к больному, так что обычных отделений здесь не было. Прибывающие пациенты попадали вначале в одну из двадцати двух приемных, а оттуда личная наблюдающая медсестра провожала каждого в отдельную палату. В изножье каждой койки стоял компьютер, истории болезни существовали исключительно в киберпространстве, а операции, буде в них возникала необходимость, проводились с помощью роботов. Колоссальная больница могла похвастаться даже бассейнами, тренажерными залами и кафе.

За прилежащим к палате интенсивной терапии сестринским постом, у самых дверей, стояли двое жандармов. Смит представился дежурной медсестре – по-французски – как семейный врач доктора Мартина Зеллербаха.

– Я бы хотел побеседовать с лечащим врачом доктора Зеллербаха.

– Тогда вам нужен доктор Дюбо. Он сейчас на обходе, у вашего друга уже побывал. Я сообщу ему на пейджер.

– Мерси. Вы не проводите меня к больному? Я подожду в палате.

– Bien sir. S'il vous plat! [12] – Медсестра рассеянно улыбнулась ему и распахнула перед приезжим американцем тяжелые двери – правда, не раньше, чем жандарм проверил его документы.

Двери затворились за спиной Джона, отрезав шумы из фойе. Здесь ходили неслышно, говорили вполголоса, так что, казалось, можно было услышать, как вздыхают, перемигиваясь в тиши, лампочки, экраны и индикаторы бессчетных аппаратов. Мир интенсивной терапии принадлежал машинам, а не врачам или медсестрам, а пациенты были им лишь беспомощными придатками.

Марти лежал, зажатый между высокими бортиками койки, на узком матрасе, прикованный к своему высокотехнологичному ложу проводами, трубками, датчиками, беспомощный, точно младенец. При виде его у Джона защемило в груди. Бледное круглощекое личико Марти застыло, но дыхание, слава богу, было ровным.

Пробежавшись пальцами по монитору в изножье кровати, Джон вывел на экран историю болезни. Из комы Марти так покуда и не вышел. Остальные травмы не представляли угрозы для жизни – несколько ссадин и ушибов, но длительная кома грозила поражением мозга, внезапной смертью или, хуже того, вечным пребыванием в чистилище между жизнью и смертью. Впрочем, кибер-анамнез несколько успокоил Джона. Вегетативные рефлексы сохранились – Марти самостоятельно дышал, порой кашлял, зевал, моргал, а глазные яблоки его непроизвольно двигались – следовательно, ствол мозга, управлявший этими процессами, не был поврежден.

– Доктор Смит? – В палату вбежал невысокий, совершенно седой и очень смуглый старик. – Из Соединенных Штатов, полагаю? – Джон увидел вышитое на белом халате медика имя прежде, чем незнакомец представился – Эдуар Дюбо, лечащий врач Марти.

– Спасибо, что так быстро подошли, – поблагодарил его Джон. – В каком состоянии доктор Зеллербах?

– Могу вас порадовать, – сказал Дюбо. – Ваш друг, кажется, поправляется.

Смит против воли улыбнулся.

– Как так? В его истории болезни нет никаких записей после утреннего обхода.

– Да-да, но я, видите ли, не закончил. Пришлось… э… отойти. Мы сейчас поговорим, а я тем временем допечатаю. – Врач склонился над компьютером. – С доктором Зеллербахом нам очень повезло. Он, как видите, до сих пор без сознания, но этим утром уже проговорил несколько слов и шевельнул рукой. Он откликается на стимуляцию.

Смит облегченно вздохнул:

– Значит, его состояние не так тяжело, как вы думали вначале. Возможно, он придет в себя.

– Да-да, – кивнул француз, пробегая пальцами по клавишам.

– Хотя с момента взрыва минуло уже более суток, – продолжал Джон. – Чем больше времени пройдет, тем сложнее ожидать полного выздоровления.

– Совершенно верно. Я, как понимаете, тоже за него волнуюсь.

– Вы распорядились, чтобы медсестры с ним занимались? Задавали вопросы, пытались расшевелить?

– Этим я занимаюсь сам. – Врач набрал на клавиатуре еще с десяток слов и выпрямился, глядя на Смита снизу вверх. – Не волнуйтесь, доктор. Мы знаем свое дело. Ваш друг – в надежных руках. Через неделю, если нам повезет, он будет в полный голос жаловаться на свои ушибы, забыв про кому. – Дюбо склонил голову к плечу. – Я вижу, он – ваш близкий друг. Оставайтесь с ним, сколько вам будет угодно. А мне, извините, пора на обход.

Джон присел рядом с койкой, глядя на озаренное подмаргивающими индикаторами лицо друга. Его согревала надежда увидеть вскоре Марти не просто пришедшим в себя, но совершенно здоровым. Вспомнились старые деньки – Кансил-Блафс и колледж, где они с Марти встретились, а дядя Джона впервые поставил Марти диагноз «синдром Аспергера»… все, что случилось с ними, вплоть до гибели Софии и пандемии вируса «Гадес», когда электронный гений Марти пришелся так кстати.

Повинуясь внутреннему порыву, Джон взял Марти за руку, крепко стиснул.

– Ты слышал доктора, Март? Он говорит, с тобой все будет в порядке, понял? – Смит примолк, глядя в ничего не выражающее лицо. – Во имя всего святого, что случилось там, в Пастеровском, Март? Ты помогал Шамбору в работе над молекулярным компьютером?

Тело Марти вздрогнуло, губы шевельнулись, будто пытаясь проронить слово.

– Что? – воскликнул Джон. – Скажи мне, Март! Пожалуйста! Язык у тебя никогда не отнимался, я-то знаю. – Он с надеждой глянул на друга. Но Марти молчал. – Что за дурацкий повод для встречи, – продолжал Джон как мог ободряюще. – Но знаешь, Март, мне опять нужна твоя помощь. Я прилетел, чтобы воспользоваться твоим несравненным гением…

Он просидел у постели Марти почти час, размышляя и вспоминая вслух. Он пожимал другу руки, тряс за плечо, растирал ноги, но только упоминание Пастеровского института могло на миг вывести Марти из бессознательного состояния. Джон как раз пришел к выводу, что дальнейшие попытки бессмысленны, а ему пора бы уже заняться вплотную расследованием истории с молекулярным компьютером Шамбора – вот только посидеть немного, вытянув ноги, – когда в дверях палаты возник рослый мужчина в униформе санитара.