никаких данных.

Смит нахмурился:

– Он вел дневник от руки?

– Если вообще вел.

– Иначе не бывает. Невозможно проводить даже самые простые исследования без рабочего дневника. Если протоколы опытов недостаточно подробны, то результат невозможно ни проверить, ни воспроизвести. Записывать надо каждый отрицательный результат, каждую ошибку, каждый тупик, в который ты воткнулся. Черт, если Шамбор не заносил данные в компьютер, он должен был вести рукописный дневник! Я в этом уверен!

– Возможно, Джон, но покуда ни пастеровцы, ни французские власти не нашли никакого следа этих записей, и поверь – не потому, что не искали.

«Что за этим скрывается? – мелькнуло в голове Джона. – Зачем Шамбору понадобилось вести дневник от руки? Или, осознав, насколько близок он к успеху, ученый превратился в параноика?»

– Полагаете, он подозревал – или был уверен, – что кто-то из коллег следит за ним?

– Французы не знают, что и думать, – ответил Клейн. – Мы тоже.

– Шамбор работал в одиночку?

– У него был лаборант, но тот сейчас в отпуске. Французская полиция его ищет, – отозвался Клейн, глядя, как восходит над прерией огромное алое солнце. – А еще… мы полагаем, что с ним сотрудничал доктор Зеллербах.

– Полагаете?

– Чем бы ни занимался доктор Зеллербах, это происходило совершенно неофициально… почти секретно. В журналах охраны Пастеровского он проходит просто как «наблюдатель». Сразу же после взрыва полиция обыскала его номер в отеле, но не нашла ничего. Из вещей – лишь чемодан белья. Ни с кем в отеле или в институте он не общался. Полицейские здорово удивились тому, как мало людей вообще его вспомнили.

Джон кивнул:

– Очень похоже на Марти. – Его друг-затворник непременно настоял бы на подобной анонимности. Но молекулярный компьютер – одна из немногих вещей, способных выманить Марти из самоизоляции. – Когда он придет в себя, то сможет рассказать, насколько далеко продвинулся Шамбор.

– Если придет. И даже тогда может быть слишком поздно.

– Он выйдет из комы, – проскрежетал Джон с неожиданной яростью.

– Пусть так, полковник, но когда? – Клейн соизволил вынуть из зубов мундштук, чтобы удобнее было прожигать Джона взглядом. – Вам стоит иметь в виду, что первый звонок уже прозвенел. Вчера вечером – без пяти восемь по вашингтонскому времени – остров Диего-Гарсия потерял радиосвязь со всеми самолетами. Не удалось ни установить причину, ни наладить связь снова. Ровно пять минут спустя она восстановилась сама. Никаких неполадок в системе, ни проблем с погодой, ни операторских ошибок. Предположительно, там поработал хакер, но не осталось следов взлома, а эксперты в один голос утверждают, что ни один существующий компьютер не в силах произвести подобную атаку, не оставив следа.

– Ущерб?

– Материальный? Никакого. А для наших нервов – изрядный.

– Как это соотносится по времени со взрывом в Пастеровском?

Клейн невесело ухмыльнулся:

– Пару часов спустя.

– Это могла быть проверка возможностей шамборовского прототипа. Если тот существовал. И если его украли.

– Вот-вот. Что мы имеем? Лаборатория взорвана. Сам Шамбор погиб или пропал. А его работа уничтожена… или исчезла.

Джон кивнул:

– И вы боитесь, что взрыв должен был скрыть его убийство и кражу записей и образца.

– Действующий ДНК-компьютер в недобрых руках – опасная штуковина.

– В любом случае я собирался лететь в Париж. Из-за Марти.

– Я так и думал. Хорошее прикрытие. Кроме того, ты скорее сможешь распознать молекулярный компьютер, чем любой другой в нашей конторе. – Клейн воздел очи горе, словно ожидая увидеть сыплющиеся с ясного неба МКБР [5]. – Ты должен выяснить, действительно ли погибли отчеты, дневники, протоколы Шамбора, или они украдены. Существует ли действующий образец молекулярного компьютера. Работаем по обычной схеме. Я – твой единственный связной. В любое время дня и ночи. Если тебе потребуется что-нибудь – что угодно – от правительства или армии по обе стороны Атлантики, – только попроси. Но все должно быть проведено в строжайшей тайне, понимаешь? Нам не нужна паника. И хуже того – не хватало, чтобы какая-нибудь излишне горячая страна второго или третьего мира заключила с этими подрывниками сделку.

– Точно. – Половина слаборазвитых стран мира готова перегрызть Соединенным Штатам глотку. Как и множество террористов, все чаще избиравших Америку и американцев своими мишенями. – Когда отправляться?

– Немедленно, – ответил Клейн. – Я поставлю на это дело и других экспертов, но главное направление – твое. ЦРУ и ФБР выделили своих шпиков. А что касается Зеллербаха… не забывай, я не меньше твоего о нем тревожусь. Будем надеяться, что он скоро придет в себя. Но времени у нас очень, очень мало, а жизней на кону стоит слишком много.

Только когда кончилась его смена – к шести часам вечера, – Фарук аль-Хамид смог наконец стянуть униформу и через служебный вход покинуть Европейский госпиталь имени Жоржа Помпиду. Проходя многолюдным бульваром Виктор до переулка, где притулилось кафе «Масуд», он даже не заметил, что за ним следят, – да и с чего бы ему замечать? Слишком вымотал его день, занятый протиркой полов, перетаскиванием кип грязного белья и прочими нелегкими обязанностями больничного санитара.

Столик он занял не внутри кафе, но и не под навесом, а точно посредине, там, где полагалось находиться раздвинутым по случаю теплого денька стеклянным дверям и где свежий весенний ветерок смешивался с ароматными запахами, сочащимися с кухни.

Фарук всего единожды окинул взглядом кафе. После этого он уже не обращал внимания ни на собратьев-алжирцев, ни на марокканцев или мавританцев, облюбовавших это кафе. Вскоре он уже допивал вторую чашку крепкого кофе и недоброжелательно поглядывал на тех, кто предпочитал вино. Любое спиртное запретно, но этот закон ислама забывали слишком многие североафриканцы, покинувшие родину, – словно они могли оставить позади и заветы Аллаха.

Незнакомец подсел к нему за столик, когда Фарук уже совсем изошел злобой.

Арапом [6] он не был – его выдавали голубые глаза, – но по-арабски говорил, как на родном.

– Салаам алаке куум, Фарук. Ты, как я вижу, человек рабочий. Ты заслуживаешь лучшей доли. У меня есть к тебе предложение. Ты выслушаешь?

– Вастахаб?– подозрительно пробурчал Фарук. – Бесплатно ничего не бывает.

Незнакомец кивнул:

– Истинно так. И все же – тебе с семьей хотелось бы съездить куда-нибудь в отпуск?

– Эсмали! Отпуск? – с горечью бросил Фарук. – Ты говоришь о невозможном.

Незнакомец изъяснялся по-арабски даже чище, чем Фарук, хотя и со слабым акцентом – как житель Ирака, возможно, или саудовец. Но он происходил не из Ирака, не из Аравии и не из Алжира. Это был европеец, под густым загаром – белый, жилистый, намного старше Фарука. Покуда незнакомец подзывал официанта, чтобы заказать себе кофе, Фарук приглядывался к нему, но даже стиль дорогой одежды не помог санитару определить, откуда родом его собеседник, – а он мог назвать родину почти любого встречного. Это была игра, придуманная им, чтобы отвлечь мысли от усталости в мышцах после долгих