Императора, несомненно, всю жизнь одолевала подозрительность по отношению к тому самому просвещенному дворянству, роль кото­рого в создании гражданского общества подчеркивал Пушкин. Ведь 14 декабря Николай I столкнулся не с мирными реформаторами, а с военным заговором, имевшим целью «истребление императорской фамилии». Царские опасения умело использовали казенные патрио­ты, демонстрировавшие преданность в сочетании с отсутствием вред­ных (и вообще каких-либо чуждых начальству) идей и изящными до­носами на излишне самостоятельных и вольно мыслящих.

«Все, что есть дерзкого, буйного, вольнодумного, революци­онного между молодыми людьми, покровительствуется пар­тией Карамзина и Муравьева, и, к удивлению всех, от вступления на престол императора Николая юноши, кото­рые даже в своем кругу почитались дерзкими и опасными, получили в два, три года по несколько чинов и орденов и заня­ли важные места...

Правительство, будучи всегда окружено этими людьми и ве­ря в усердие, в благодарность за милости, никогда не обра­щало внимание на то, чтобы противодействовать влиянию партии на общее мнение и, напротив, увлеклось духом сей партии. Она ныне известна под именем патриотов. Прави­тельство ищет только тайных обществ. Но их не будет бо­лее. Форма действий общества изменилась, и оно действу­ ет явно, открыто к овладению общественным мнением и всеми важными местами.. Символом веры членов сей пар­тии есть, что русское дворянство столь же зрело к свобод­ным формам правления, как и французы, что мужики рус­ские умнее и смышленее французских и достойны быть сво­бодными», ~ пугал царя в 1830 г. Фаддей Булгарин в одной из своих многочисленных записок в III Отделение (Видок Фиглярин: письма и агентурные записки Ф.В. Билгарина в III Отделение. М, 1998. С. 393-394).

Итоги были печальны. «Говоря совершенно откровенно, и я, как большая часть современного молодого поколения, не сочувствовал тогдашнему режиму, в основании которого лежали административ­ный произвол, полицейский гнет, строгий формализм. В большей час­ти государственных мер, принимавшихся в царствование Николая, преобладала полицейская точка зрения, то есть забота о сохранении порядка и дисциплины. Отсюда проистекали и подавление личности, и крайнее стеснение свободы во всех проявлениях жизни, в науке, искусстве, слове, печати. Даже в деле военном, которым император за­нимался с таким страстным увлечением, преобладала та же забота о порядке и дисциплине: гонялись не за существенным благоустрой­ством войска, не за приспособлением его к боевому назначению, а за внешней только стройностью, за блестящим видом на парадах, педан­тическим соблюдением бесчисленных, мелочных формальностей, притупляющих человеческий рассудок и убивающих истинный воинс­кий дух», — такую оценку николаевской эпохе дал историк и военный министр при Александре II Дмитрий Милютин. «Социальный заказ» давал и соответствующих исполнителей.

«Шагистику всю и фрунтовистику, как есть, поглотил цели­ком! Бывало, церемониальным маршем перед начальством проходишь, так все до одной жилки в теле почтение ему вы­ражают, а о правильности темпа в шаге, о плавности пово­рота глаз направо, налево, о бодрости вида — и говорить не­чего! Идешь это перед ротой, точно одно туловище с ногами вперед идет, а глаза-то так от генерала и не отрываются! Сам-то все вперед идешь, а лицом-то все на него глядишь. Со стороны посмотреть, истинно думаю, должно было казать­ся, что голова на затылке. А нынче что? Ну кто нынче ухит­рится ногу с носком в прямую линию горизонтально так вы­тянуть, что носок так тебе и выражает, что вот, мол, до последней кали крови готов за царя и Отечество живот по­ложить!» (Эпоха Николая Iв воспоминаниях и свидетель­ ствах его современников. М., 2001. С. 122).

Польское восстание явно ускорило конец «Комитета 6 декабря»: формально он прекратил свою деятельность в начале 1832 г. Создание системы ведомств привело к увеличению числа чиновников к середи­не XIX в. в 5 раз (с 15 до 74 тыс. человек). При этом все решения принимались в центре — в министерствах и Главных управлениях; например, постройка в любом городе России двухэтажного дома с числом окон более семи требовала утверждения проекта в Петербур­ге самим императором.

Максимальная централизация управления и бюрократический контроль оказались неэффективными: владеющий информацией на месте чиновник не мог принять решение, а министр или император не могли знать существа дела, знакомясь с ним только по чиновничьим докладам. Даже во время Крымской войны Николай I из Петербурга отдавал приказы полкам и батальонам, стоявшим под Севастополем. Разросшийся аппарат был некомпетентным и неповоротливым, по­рождал огромную переписку и коррупцию.

«Всеподданнейшие отчеты» Третьего отделения не могли порадо­вать царя состоянием дел: Министерство юстиции — «учреждение, где посредством денег всякая неправда делается правдою»; морской ми­нистр Моллер — «вор»; министр внутренних дел Закревский — «деяте­лен и враг хищений, но совершенный невежда»; министр народного просвещения Ливен — «неспособен к управлению, не имеет достаточ­но просвещения». А чиновничество в целом жандармы характеризо­вали так: «Хищения, подлоги, превратное толкование законов — вот их ремесло. К несчастью они-то и правят... так как им известны все тонкости бюрократической системы». Даже в любимом Николаем во­енном ведомстве двое из каждых пяти рекрутов умирали не от ран, а от болезней, а ушлые чиновники ухитрились разворовать весь пенси­онный фонд для инвалидов войны.

Ставка на ревностных исполнителей привела к тому, что среди бю­рократии второй четверти XIX в. умные и образованные администра­торы были редкостью. Костромской губернатор, генерал-майор И.В. Каменский получил прозвище «Иван Грозный» за то, что выбил зубы своему правителю канцелярии, и был смещен после избиения вице-гу­бернатора. Нижегородский губернатор В.И. Кривцов регулярно коло­тил ямщиков и станционных смотрителей за «медленную езду», а собственных подчиненных аттестовал «скотами, ослами, телятами».

Прочее местное начальство в невероятных размерах брало взятки и совершало всевозможные злоупотребления. Когда же являлись ре­визоры из Петербурга, то порой приходилось отрешать от должности чиновников поголовно. Или признавать невозможность расследова­ния: так дела курской гражданской палаты перед сенатской ревизией в 1850 г. специально были потоплены в реке. Чиновники откровенно смотрели на службу, как на «кормление»; интересы больших и ма­леньких «столоначальников» сосредоточивались исключительно на служебных наградах и перемещениях, картах, вечеринках с музыкой, танцами, попойками, чтением романов Поль де Кока.

Первого января 1827 г. в Таврическом дворце был устроен бал, где восторг вызвали платья императрицы и ее придворных дам, одетых в древнерусские сарафаны и кокошники. Император мечтал о на­циональном стиле в жизни и архитектуре, который призван был объ­единить народ вокруг государя и предотвратить брожение умов. Мо­лодой архитектор К. Тон представил на конкурс проект гигантского храма-памятника Отечественной войне 1812 г. в новом стиле — сме­си древнерусского с византийским — и стал победителем.

В театре и в печати восхвалялась сила русского оружия. Крае­угольным камнем идеологии николаевского царствования стала мысль о превосходстве православной и самодержавной России над «гибнущим Западом». Эта мысль лежала в основе доклада Николаю I министра народного просвещения С.С. Уварова, где провозглашалась официальная доктрина царствования: православие («искренно и глу­боко привязанный к церкви отцов своих, русский искони взирал на нее как на залог счастья общественного и семейственного. Без любви к вере предков народ, как и частный человек, должен погибнуть»), са­ модержавие («самодержавие составляет главное условие политическо­го существования России») и народность («довольно, если мы сохра­ним неприкосновенным святилище наших народных понятий»), опре­деление которых свелось к терпению и послушанию властям.

В 1839 г. вышел официальный учебник истории Н.Г. Устрялова. Его автор осмелился спорить с непререкаемым авторитетом Н.М. Ка­рамзина, который выделял особые периоды древней, средней и новой русской истории. Устрялов же доказывал, что никакой «средней» ис­тории не было и никаких принципиальных изменений при Иване III не произошло. Россия перешла из древней сразу в новую историю и не знала никакого феодализма — «европейского зла». Карамзин оплаки­вал гибель самодержавия в эпоху раздробленности; Устрялов видел только «конфедерацию самодержцев», принадлежавших к одному ро­ду — что и соединяло все части русской земли в одно целое.

Патриотические драмы Нестора Кукольника, такие как «Рука все­вышнего отечество спасла» или «Прокопий Ляпунов», собирали анш­лаги. Но они были еще вполне художественными по сравнению с «си­ бирской сказкой» Н.А. Полевого «Комедия о войне Федосьи Сидоровны с китайцами с пением и танцами». В ней одна русская баба «побивает ухватом и кочергою 60 000 китайцев, которые все предс­тавлены трусами, дураками и шутами... В первом акте есть превос­ходное место о достоинстве русского кулака, которому много