церкви Вознесения, при сильном ветре занялся весь западный посад до Москвы-реки, потом огонь перекинул­ся на Кремль и Китай-город, а там и на большой посад вдоль Покровки. Унять огонь не было никакой возможности. Выгорело пол-Москвы, по­гибших насчитали более полутора тысяч. В Кремле задыхались от ды­ма. Царю ничего не оставалось как бежать в село Воробьеве.

26 июня в Кремле на площади у Успенского собора бояре опраши­вали рядовых горожан — «черных людей» — о причинах несчастья. В толпе поднялся крик, что город подожгли Глинские. Будто бы княги­ня Анна Глинская «со своими детьми волховала, вынимала сердца че­ловеческие, да клала в воду, да тою водою, ездя по Москве, кропила, оттого Москва и выгорела». Среди бояр, наряженных вести след­ствие, стоял на площади и князь Юрий Глинский. Почуяв недоброе, он бросился спасаться в собор, толпа кинулась за ним, выволокла из собора и побила камнями на площади. Труп его бросили вне Кремля на торжище, где казнили преступников. Народ начал громить дворы Глинских, перебил их слуг, а заодно досталось и многим государевым дворянам, некоторые из них, впрочем, сами участвовали в погроме. На третий день толпа, собранная городским палачом, пришла в царс­кую загородную резиденцию. Ближним боярам с трудом удалось успо­коить ее, убедив, что Глинских в Воробьеве нет. Через день мятеж в городе улегся.

Никаких требований, никакой программы, кроме истребления Глинских, бунтовщики не выдвигали, отчего современные историки-социологи называют июньское восстание в Москве «примитивным бунтом». Но примитивный бунт не был бессмысленным. Пало прави­тельство Глинских, а с ним вместе окончилась эпоха «боярского правле­ния». В годы малолетства Ивана IV, особенно после кончины в 1538 г. матери царя Елены Глинской, реальная власть неоднократно перехо­дила от одного боярского клана к другому: в 1539-м Вельские свергли Шуйских, в 1542-м Шуйские — Вельских, в 1544-м близ царя утвер­дились Глинские. Временщики стремились не упустить момент и изв­лечь для себя как можно больше выгод, «растаскивали» казну, обзаво­дились вотчинами... Вовлекая великого князя в свои склоки, фавори­ты Ивана баловали, потакали всем его капризам, и он стал предаваться диким и неистовым «потехам». В 12 лет он развлекался, сбрасывая с колоколен кошек и собак, с четырнадцати — начал «человеков ураняти».

Самовластное хозяйничанье соперничающих боярских кланов больно отражалось на рядовых обывателях. Вся система государ­ственной администрации, созданная в правление Ивана III и Василия III, опиралась на местнический принцип организации служилого сос­ловия. Служебное старшинство боярина определялось его «местом» в собственном роде и «местом» его рода среди других родов. Дети, пле­мянники и внуки одного боярина должны были находиться на службе в таком взаимоотношении с потомками другого, в котором когда-то служили их предки. «Отеческая честь» зависела от происхождения, но ее необходимо было поддерживать службой. Поэтому бегство с поля боя или отъезд в Литву одного представителя семьи могли привести весь род к царской опале и «закосненью» — т. е. род оказывался на задворках местнической иерархии. Честь рода определялась преце­дентами, поэтому нельзя было пропустить «невместное» назначение, от этого была «поруха» всему роду. Нередко бывали случаи, когда наз­наченный в поход боярин отказывался выступать под командой менее «честного» воеводы. Верховным судьей в местнических спорах был сам государь, который до известных пределов мог «высить» род своим благоволением. Когда наверху властной пирамиды оказывался сла­бый, малолетний великий князь, административная система начина­ла давать сбой. К 1547 г. административная и военная организация страны в результате олигархических склок была сильно расшатана.

Власть не могла даже обеспечить надежной защиты от набегов свое­вольных татарских мурз. По сообщению иностранного путешествен­ника, в одном только 1551 г. в Казани продавалось на невольничьем рынке до 100 тыс. пленников из Московии (все население страны, по расчетам демографов, не превышало тогда 6 млн человек). Московс­кий бунт, а подобные мятежи происходили и в других городах, ясно показал, что требовалось немедленное и энергичное «устроение» Мос­ковского государства.

В понятиях того времени настроения, царившие в Москве после июньского пожара и бунта, описывались как всеобщее «покаяние». Необходимо иметь в виду, что покаяние означало не только христиа­нское таинство, но и отказ от прежней, дурной, греховной жизни и сознательный переход к лучшей, праведной. В этом смысле следует понимать сообщение «Степенной книги» о том, что сам «благочести­вый царь» и «вельможи его до простых людей все сокрушенным серд­цем..., греховные дела возненавидев», «умилились и на покаяние ук­лонились».

В правительственной среде нашлись люди, которые давно за­мышляли реформы. В 1548 г. к власти приходит неформальный кру­жок администраторов, во главе с Алексеем Федоровичем Адашевым, который иногда историки называют «избранной радой». Название это неудачно во многих отношениях. Оно впервые было пущено в оборот князем Андреем Курбским в «Истории о великом князе моско­вском», сочиненной после многих лет жизни беглого воеводы в Поль­ше, где он усвоил многие польско-литовские политические термины. Разумеется, на Москве не пользовались словом «рада», и само поня­тие, определяющее политический институт польско-литовского госу­дарства, едва ли в данном случае применимо. Кружок реформаторов был сугубо неформальным и не составлял правительства, облеченно­го ясно очерченными полномочиями. Правильнее говорить, видимо, о фактическом правительстве, душой которого был Алексей Адашев при формальном «председании» царя. Помимо Адашева, в этот ближний круг входили священник кремлевского Благовещенского собора Сильвестр, посольский дьяк Иван Висковатов, бояре Захарь­ины- Юрьевы. Вопреки распространенному заблуждению, Андрей Курбский не входил в этот правительственный кружок, «воинский чин» в нем представляли бояре Иван Шереметев и Михаил Вороты­нский.

Правительство должно было разрешить несколько важнейших проблем и прежде всего упорядочить военное дело и финансы. Указа­ми 1549—1550 гг. бьио ограничено ведение местнических споров, причем служебное начало при назначении на должности было постав­лено выше родового. Местничать воеводам в военное время было зап­рещено. В 1556 г. был введен в действие детально разработанный Ус­тав о службе, выровнявший тяготы всех «воинников» — один конный воин в полном снаряжении должен был выставляться с каждых 100 четвертей пахотной земли, состоящей в поместном или вотчинном владении. Упорядочено и унифицировано было налогообложение. Единицей обложения стала «соха», включавшая 800 четвертей поме­стной, 600 — церковной или 400 — крестьянской земли.

Однако важнейшую и наиболее болезненную часть реформ сос­тавляло упорядочение государственного управления и суда. Реформа­торы рассчитывали укрепить правопорядок, предоставив всем сосло­виям возможность соучаствовать в выработке и реализации властных решений. В 1549 г. было введено первое важное новшество — состоялся «собор примирения», на заседаниях которого, помимо Бо­ярской думы и церковного «чиноначалия», присутствовали воеводы и дети боярские. Московские великие князья и прежде устраивали по­добные расширенные совещания, но они обсуждали исключительно военные проблемы. На соборе 1549 г. 18-летний царь публично зая­вил о необходимости радикальных перемен в государственном устрой­стве, и собор приговорил разработать новый свод законов — Судеб­ник. Казенный приказ, во главе которого стоял Адашев, энергично принялся за дело, и в 1550 г. новый свод законов был утвержден Бо­ ярской думой, а некоторые его положения через год обсуждались и ут­верждались собором.

Новый Судебник существенно ограничивал произвол назначае­мых царем наместников-кормленщиков, отныне вершить суд (а надо заметить, что в те времена слово «суд» означало и административную деятельность) они должны были при непременном участии земских выборных. Адашевское правительство завершило начатую еще при Елене Глинской губную реформу. В новых административных окру­гах (губа, как правило, включала два-три уезда), созданных в цент­ральной части страны — «Замосковном» крае, — местное управление и полицейские функции передавались выборным «губным старостам» из «детей боярских», то есть служилых людей, будущих дворян. В 1552 г. в тех уездах, где губные институты не могли быть сформиро­ваны за малочисленностью служилых людей, главным образом на се­вере страны, начинается проведение земской реформы, в ходе кото­рой наместники заменялись земскими старостами и «излюбленными головами» из посадских людей и черносошных крестьян. Земские ста­росты, опираясь на нижестоящих выборных сотских и десятских, проводили разверстку и сбор налогов, вели следствие и суд. Выбор­ность и сменяемость этих новых «чиноначальных» людей ставили го­сударственную власть под контроль подданных, приобретавших чер­ты граждан. Выборность местных властей сокращала масштабы зло­употреблений и произвола, в частности, выборные должны были наблюдать, чтобы судьи не брали «посулы» — взятки от тяжущихся сторон. Центральная власть поступалась частью своих прерогатив в пользу «лучших людей» на местах.

Проведение земской реформы было связано с необходимостью обеспечения единства законодательства, вступавшего в противоре­чие с существовавшей системой исключительных иммунитетных прав светских и