Существенно, что при этом большая часть земель переходила не в семейную собственность, каким доселе было деревенское владение наделом, а в личную собственность «домохозяина». Однако при этом правительство стремилось ограничить свободную мобилизацию зе­мель и сохранить бывшие «надельные» земли в руках крестьянского сословия. «Крестьяне-укрепленцы» могли продать свои наделы лишь лицам, «приписанным к сельскому обществу». Надельная земля не могла быть заложена иначе как в Крестьянский банк и «завещана иначе как по обычаю».

Крестьянин мог «укрепить» за собой полевые участки в том виде, в каком ими пользовался (иногда число этих «полос» в разных полях доходило до сотни), или с согласия общины — свести все эти полосы в один участок — «отруб». Если крестьянин выходил на «хутор», то есть переносил на отруб усадебные постройки, он мог претендовать на дополнительную прирезку земли в размере оставляемой в дерев­не усадьбы. Для укрепления «полос» достаточно было получить разрешение простого большинства сельского схода, а для создания от­руба или хутора — согласие двух третей крестьянского схода. Одна­ко произвол общины был исключен. Если «сельское общество» по ка­ким-либо причинам отказывалось в течение месяца со дня подачи заявления «выделенца» составить «приговор» с описанием укрепляе­мых участков, «выдел» оформлялся постановлением земского на­чальника.

Правительство всячески содействовало образованию хуторов, ху­торянам, в частности, выдавались на особо льготных условиях ссуды Крестьянского банка. Предпочтение, отдаваемое хуторскому хозяй­ству, объяснялось не только тем, что при этом формировался слой крестьян, владевших участками в наибольшей степени отвечающих требованиям рационального хозяйствования. Вторая цель правитель­ства состояла в том, чтобы разрушить компактное и спаянное дереве­нское сообщество, ибо, как писал Столыпин, «дикая, полуголодная деревня, не привыкшая уважать ни свою, ни чужую собственность, не боящаяся, действуя миром, никакой ответственности, всегда будет представлять собой горючий материал, готовый вспыхнуть по каждо­му поводу».

Энергичные землеустроительные работы начались уже в январе 1907 г. (к 1911 г. землеустройством были заняты уже более 5 тысяч казенных землемеров). Но только 14 июля 1910 г. был принят Госу­ дарственной думой закон, утвердивший основные положения указа 9 ноября 1906 г. и несколько даже упростивший порядок выхода крестьян из общин.

В доказательство успешного хода столыпинской реформы обычно приводят статистические данные. Если судить по отчетам Главного управления землеустройства и земледелия, во главе которого стоял ближайший единомышленник Столыпина А.В. Кривошеий, то ре­форма действительно продвигалась успешно. С 1907 по 1915 г. 3 миллиона 373 тысячи домохозяев (36,7% от их общего числа) подали за­явления о выходе из общины. Из них 2 миллиона 478 тысяч домохо­зяев (26,9%) формально укрепили землю в личную собственность. Из земельного запаса Крестьянского банка в 1906— 1915 гг. было про­дано крестьянам 3,7 миллиона десятин земли, на которых к 1915 г. было образовано 7,7 тысячи хуторов и 14,3 тысячи отрубов. Из Евро­пейской России за Урал переселилось 3 млн крестьян, по большей час­ти малоземельных бедняков.

Реальность, скрывающаяся за этими цифрами, сложнее и гораздо в меньшей степени позволяет говорить об успехе. Достоверность са­мой этой статистики вызывает большие сомнения. Специальным цир­ куляром Министерства внутренних дел служащим было объявлено, что «оценка их служебной деятельности» и продвижение по службе будут поставлены в зависимость от успеха реформы. Чиновники ста­рались как могли. Выборочные проверки, проведенные министер­ством в нескольких губерниях, выявили до 10% приписок. Но даже реалыю выделившиеся не образовали чаемого «крепкого» крестьян­ства. Само Главное управление земледелия вынуждено было призна­вать, что «хутора, выделенные из общинных земель, во многих случа­ях маломерные и слабые». Новгородский агроном Анатолий Клопов, получивший право писать о положении дел в стране лично государю, в ноябре 1909 г. так описывал положение хуторян в центрально-черно­земных губерниях: «семьи из 10 человек, сидящие на клочке в 2—5—6 десятин земли, затратившие последние гроши, добытые путем займа, на перенос своих хат, живущие впроголодь на покупном хлебе уже те­перь после обильного урожая... Доходов впереди никаких, и остают­ся неудовлетворенными... самые элементарные нужды. Многие сидят без воды, так как лужи, из которых они черпали воду, замерзли, на устройство же колодцев нет средств». Хутора, созданные на покупных землях, в частности на землях Крестьянского банка, были крупнее и крепче. Но и среди них около четверти были фиктивными (админист­рация банка предпочитала именовать их временно «не обустроенны­ми»), владельцам не хватало средств и они не торопились покидать деревню, а на хуторской земле ставилась «скверная хижина» и «намек на будущие постройки».

Структурные реформы обходятся дорого, но Столыпин, кажется, этого не понимал. На вооружения Россия потратила в 1907—1913 гг. 4,36 млрд руб.; на поддержку поместного дворянства — 987 млн руб., а на важнейшую аграрную реформу отпустили всего 56,6 млн руб. Несостоявшийся фермер, разоренный «отрубник», обозленный ни­щий переселенец стали наглядными «агитаторами» против реформы.

Экономический эффект столыпинской аграрной реформы был скромным, во всяком случае в науке на этот счет продолжается поле­мика. К 1917 г. до 80% крестьянских земель продолжали оставаться в чересполосном состоянии и обрабатывались по архаической трех­польной системе. Общий подъем сельскохозяйственного производства в стране, по всей видимости, обеспечивался главным образом «куль­ турными» помещичьими хозяйствами. Производительность основной массы крестьянских хозяйств оставалась крайне низкой. Лишь около 2% обособившихся хозяйств, причем почти исключительно в южных и северо-западных губерниях, крепко стали на ноги. Реформа шла чрезвычайно неравномерно. Так, например, в Олонецкой губернии выделов не состоялось ни одного, а в Архангельской — из трехсот с лишком тысяч десятин надельной земли было «приватизировано» 200 десятин.

Гораздо более существенно, и здесь историки самых разных нап­равлений вполне единодушны, что реформа провалилась политичес­ки. Либеральная реформа встречала стойкое сопротивление основной массы крестьянства в первую очередь именно из-за того что проводи­лась силой. Деревенское сообщество привычно выступило «миром» против вмешательства в свои дела со стороны. Характерно, напри­мер, что до трети крестьян, подавших заявления о выходе из общины, вынуждены были забрать их под давлением односельчан; а согласие сходов получили лишь около четверти подавших заявление, осталь­ные добились выхода из общины благодаря постановлению ненавиди­мых деревней земских начальников.

Помимо зажиточных крестьян, стремившихся к созданию устой­чивого крупного фермерского хозяйства, бежала из общины и дере­венская голытьба, которая не могла обработать наделы своими сила­ми. 914 тысяч домохозяев, то есть более четверти покинувших общи­ны, сразу же продали свои наделы. Большая часть их навсегда порвала с деревней и пополнила собой ряды наименее квалифициро­ванного и наиболее взрывоопасного городского плебса.

Переселенческая программа, организованная крайне бюрократи­чески и неэффективно, была практически сорвана. На старые пепе­лища возвратилось до полумиллиона человек, выселявшихся в Сибирь и Казахстан (около 17% от общего числа переселенцев) — без денег, без прав на землю и без уважения к обманувшей их власти.

Не разрушил Столыпин и сельского «мира». Административная реформа так и не была произведена, и «выделенцы» продолжали участвовать в мирских сходках, где решались важнейшие вопросы местной жизни. Более того, «мир» продолжал — совершенно противо­законно — распоряжаться земельным фондом. Исследование, прове­денное Вольным экономическим обществом, обнаружило, что значительная часть крестьян даже в сельских обществах, где были проведе­ны «землеустроительные работы», оставалась в полном неведении от­носительно того, что они стали собственниками своих наделов, и об­щины продолжали по обычаю производить периодические переделы земли.

Усилив внутреннее напряжение в деревне, где «выделенцам» и осо­бенно хуторянам соседи нередко пускали «красного петуха», столыпи­нская аграрная реформа не заставила и самых зажиточных крестьян забыть о помещичьих землях (а из 130 тысяч крупных и средних зе­мельных владений 107 тысяч принадлежали дворянам). Погромы уса­деб периодически возобновлялись. Власти относили их на счет рево­люционных агитаторов. Но даже крайне правый депутат III Госуда­рственной думы крестьянин Амосенок понимал и предупреждал правительство с думской трибуны, что революционные агитаторы на­ ходят отзыв в крестьянской среде, только когда «нам и здесь не раз­решают говорить даже по призванию нашего возлюбленного монар­ха батюшки-царя... Следовательно, когда нам закрывают рот всегда и на местах, то потому-то и происходит революция».