ореховые хрупкие скорлупки.
Куда же мы от них – в какую даль,
в какую жаль… кому мы их оставим?
Миндаль был сладким, горьким был миндаль -
и двойственным таким, таким лукавым!
Вкусив искусств… но не об этом речь -
речь всё о той же самой одиссее,
когда не удаётся уберечь
скорлупку-память на воде осенней.
Носить улыбку на устах,
как птицу на руках,
и хохотать, никем не став,
оставшись в дураках,
и знать: пока растёт трава,
ты точно будешь жив,
и заучить свои слова,
и не хотеть чужих,
не думать о минувших днях
и о грядущих днях,
и вздох рассеянный ронять -
и забывать поднять…
И, улыбнувшись в полный рост
в глаза чужих химер,
подумать: здесь построят мост -
Мост Вздохов, например.
Какой золочёный учёный паук,
магистр беспечных наук,
ткал просто из воздуха – снов и теней -
материю жизни моей?
Такая непрочная… рвётся в руках
и крошится, и не удержишь никак,
и годы идут, и трещит всё сильней
материя жизни моей.
А глупой душе этот треск незнаком -
ей всё бы порхать по твоим облакам:
душе невдомёк, что трещит всё сильней
материя жизни моей!
Возьми-ка, дружок, на свои облака
хотя бы два-три золотых лоскутка:
надставить – на несколько солнечных дней -
материю жизни твоей.
Рассказать, как лунатики падают с крыш,
до небес дотянувшись едва лишь?
Но тебя уже нет… ты всё время спешишь -
и всё время везде успеваешь.
Это только меня полоумная плеть
подгоняет, считая секунды,
это мне одному никуда не успеть -
никуда не успеть ниоткуда.
Слава тем, кто с иглой, слава тем, кто с метлой,
слава тем, кто встаёт в полседьмого -
и кого не смутит никакой поцелуй,
никакое сердечное слово:
и да стелется шёлком под ними проспект,
да продлятся их дни и их полдни!
Я тебя на руках понесу, чтоб успеть
до закрытья – чего, я не помню.
Значит, вечная слава тебе и хвала,
что на свете на чёрном… на белом
ты начать успеваешь и кончить дела -
и что любишь меня между делом.
Безо всякой такой сноровки,
ничего не умея вовсе,
понимая, что это глупость
и что этому грош цена -
из меня можно вить верёвки,
из меня можно делать гвозди,
из меня можно строить крепость,
если крепость тебе нужна.
Хочешь – скипетром и державой,
хочешь – свечкою к аналою,
хочешь – кроткой улыбкой Будды
под ногами, в пыли, в золе… -
одного из меня, пожалуй,
не получится: стать петлёю
для тяжёлой твоей свободы,
придавившей тебя к земле.
На тему жизни, смерти и любви -
не хватит ли об этом, не сказать ли
о чём-нибудь ещё?
Да всё некстати,
что кроме жизни, смерти и любви.
А слово кружит бабочкой ночной
меж трёх миров, предложенных на пробу, -
и все они, увы, не так уж чтобы…
да где же взять какой-нибудь иной!
И слово кружит, а века гудят,
века растут – планета молодая
стареет… слово кружит невпопад,
всё примеряясь, медля, выжидая -
крылатое такое существо
без страха и, должно быть, без упрёка -
порхает, не касаясь ничего,
всё около, всё близко, всё далёко.
Вечереет, и темнеет, и пустеет наша жизнь,
и часы идут, а парки… нет, не парки – шелкопряд
тянет ниточку, и прялочка вертится и жужжит
столько дней уже подряд и столько лет уже подряд.
Что за ниточка такая, для чего она блестит?
