колени, раскачивался из стороны в сторону, заставил Фрера испытать ощущение охотника, который вернулся к своему костру на стоянке и увидел там льва.

– Ты – падаль! – крикнул он, отшатнувшись – Мстить мне – за что?

Доуз повернулся к нему и хищно оскалился:

– Берегитесь! Дерзостей я не терплю! Падаль! Я не позволю унижать себя! А кто сделал меня падалью? Я родился свободным, свободным, как и вы. Почему меня загнали в одну клетку с дикими зверями и обрекли на вечную каторгу, которая хуже смерти? Отвечайте мне, Морис Фрер! Отвечайте!

– Не я издаю законы, – сказал Фрер, – почему ты меня обвиняешь?

– Потому что вы тот, кем я был прежде. Вы свободны! Вы можете делать все, что хотите: любить, работать, думать. Я же могу только ненавидеть! – И он умолк, словно потрясенный собственными словами, потом, тихо рассмеявшись, спросил: – Мистер Фрер, вам понравились признания арестанта? Однако теперь это не имеет значения. Теперь мы с вами равны, я не сдохну ни часом раньше вас, хотя вы и свободный человек!

Фреру показалось, что перед ним еще один безумец.

– Зачем умирать? Умереть всегда успеем, – сказал он, стараясь утихомирить своего собеседника.

– Вы рассуждаете как свободный человек. Но мы, каторжане, имеем одно преимущество перед вами, джентльменами. Вы боитесь смерти, а мы молим о ней. Смерть для нас – желанный исход! Сначала меня хотели повесить. Жалею, что раздумали. Боже мой, как я жалею об этом!

В его словах раскрылась такая бездна отчаяния, что Фрер был потрясен.

– Хорошо, пойди ляг, поспи, – сказал он. – Ты слишком взбудоражен, поговорим завтра утром.

– Эй, погодите! – резко окликнул его Руфус, и этот грубый окрик не вязался с горечью только что сказанных слов. – Кто здесь еще с вами?

– Жена и дочь коменданта.

– И никого больше?

– Никого.

– Несчастные! – воскликнул арестант. – Мне жаль их. – Затем, свернувшись, как пес перед огнем, он мгновенно заснул.

Морис Фрер глядел на тощую фигуру этого непрошеного гостя, растерянно соображая, что же делать дальше. С подобным характером тюремный опыт еще не сталкивал его, и он не знал, как поступить с этим отчаявшимся, озлобленным беглецом, который то угрожал ему, то плакал, а сейчас спал, подобно простому каторжнику, так что не верилось, что всего лишь минуту назад он взывал к небесам с такой красноречивой мольбой! Сначала Морис хотел броситься на спящего и связать его, но, внимательно оглядев его худое, но мускулистое тело, он отказался от этого опрометчивого, продиктованного страхом намерения. Тот же страх побудил его схватить складной нож, которым уже было совершено убийство. Запас провианта был скуден, а жизнь женщины и ребенка стоила, разумеется, дороже жизни безвестного бродяги. Но надо отдать должное Фреру – он тут же отбросил эту мысль.

«Подождем до утра, а там посмотрим, как он будет вести себя», – решил лейтенант. И, подойдя к зеленому ограждению, за которым, прижавшись друг к другу, притаились мать и дочь, он шепнул им, что будет всю ночь их охранять и что беглец крепко спит.

Когда наступило утро, он понял, что опасаться им нечего. Каторжник лежал в той же позе, и глаза его были закрыты. Его свирепая вспышка накануне ночью была, очевидно, вызвана сильным возбуждением от неожиданной встречи с людьми, а теперь он вряд ли был способен совершить какой-либо акт насилия. Фрер подошел к нему и потряс его за плечо.

– Прочь! Живым не дамся! – крикнул несчастный, спросонья замахнувшись кулаком.

– Не бойся, – сказал Фрер, – никто тебя не тронет. Проснись!

Руфус Доуз осмотрелся бессмысленным взглядом, затем вспомнил все, что произошло, и с трудом встал на ноги.

– Мне показалось, будто меня зацапали, – сказал он. – Теперь вижу, что ошибся. Давайте завтракать, мистер Фрер. Я голоден.

– Придется подождать, – сказал Фрер, – кроме тебя, здесь есть еще люди.

Шатаясь от слабости, Руфус Доуз потер глаза рваным обшлагом.

– Люди или не люди, меня не касается. Я хочу есть.

Фрер застыл на месте. Теперь или никогда! Надо сразу определить их будущие отношения. Еще ночью, держа нож под рукой, Фрер принял решение: каторжник будет получать с ними равную долю, и не больше. Если он этому воспротивится, им придется помериться силами.

– Послушай, ты! – сказал он. – У нас самих пищи в обрез, не знаю, сможем ли мы продержаться до прихода помощи, если она вообще придет. Я отвечаю за эту женщину и ребенка. И ради них я требую справедливости. Мы разделим с тобой все – и последний кусок, и последнюю каплю, но, клянусь, больше других ты не получишь.

Затуманенным взором, точно пьяный, Доуз посмотрел на свои исхудалые руки.

– У меня нет сил, – проговорил он. – Вы можете делать со мной все, что хотите. – И в полном изнеможении он снова опустился на землю. – Пить, – жалобно простонал он, и рука его бессильно упала.

Фрер принес ему кружку воды. Руфус осушил ее до самого дна, улыбнулся и снова заснул. Миссис Викерс и Сильвия вышли из своего укрытия, и жена капитана сразу узнала пришельца.

– Это самый отчаянный из наших каторжников, – воскликнула она, вспомнив слова мужа. – Что же нам теперь делать?