И подмигивал сам себе в зеркало заднего вида:

— Ну, Ник, вот что значит быть Санта-Клаусом.

Я ехал, подпевая ленте в магнитоле машины. Рядом со мной стояла открытая коробка шоколадных конфет. Впереди грузовик, где ехали Док и Мозаика, тащился под нагрузкой, от которой оси трещали.

«Веселый солнечный народ»… и меня среди него посчитайте! Я пел так громко, что руль дрожал в ладонях. «Весеееелый! Соолнечный!»

Почти уже дома. Впереди из-под грузовика вырвался клуб дыма.

— Помедленнее, ребята! Нам не надо успевать на паром… А, черт!

Что-то там не так. Грузовик мчался, хлеща по окрестным деревьям, сшибая ветви.

Дорога была такой узкой, что мне только и было видно, что поросль и летящий впереди грузовик.

Боже мой! У них отказали тормоза. Я вцепился в баранку, шины скользили по слякоти. Мы ехали вниз по склону. Еще сто ярдов — и дорога выравнивается за полмили до лагеря.

Если Мозаика сохранит хладнокровие, он просто съедет с холма, а на ровном месте затормозит коробкой передач.

Как же. Дело было не в тормозах. Мозаика давил на газ, гоня грузовик быстрее, чем тот мог ехать безопасно, будь за рулем хоть сам святой Христофор.

Мозаика ни от чего и не убегал. Он ехал навстречу.

Я припустил за грузовиком, надеясь только, что он не свалится в кювет. Мозаика ехал куда-то, где хотел оказаться вчера.

Вниз по холму, всплеск воды в луже, на плоский участок, деревья отступили — и я увидел то, что видел Мозаика.

— Нет. Нет. Не верю… Гады… Ах вы, гады!

Пять дней назад мы тронулись в путь, оставив лагерь, где было больше сорока человек в возрасте от нескольких недель до девятнадцати лет.

Мы вернулись туда, где не было ни лагеря, ни людей.

Грузовик юзом затормозил. Док и Мозаика выскочили и побежали к порванной изгороди. Я остановил машину и бросился за ними.

Вороны тяжело взлетали, дикие собаки отскакивали с нашей дороги. Я бежал по ковру тел — взрослые в пятнах огнестрельных ранений.

Я добежал до Мозаики. Он безудержно рыдал, колотя себя ладонью по лбу, будто хотел вышибить себе мозги.

Док с побелевшим лицом стоял, тяжело дыша.

— Как они это сделали? Как? Босс мог их прополоть грузовиками… Если — если бы он уменьшил их число… Они бы не напали… Они…

Он вертел головой, ошеломленный тем, что видел. Территория была завалена мертвыми Креозотами. Тут и там виднелись тела членов общины. Я побежал мимо сарая к дому, крича:

— Шейла! Шейла!

Она лежала на лестнице. Погибла, пытаясь не пустить волну психов к мансарде, где был ребенок. Я опустился на ступеньку и приблизил ее изломанное лицо к своему.

— Подохнуть бы мне сейчас, — шепнул я, подняв глаза к небу. — О Господи, дай мне тут подохнуть!

Примерно через два часа мы достаточно пришли в норму, чтобы осмотреть лагерь.

Тело Босса мы нашли под кучей Креозотов у ворот. Наверное, он пал одним из первых. Оружие и стреляные гильзы укрыли ковром место его гибели. Креозоты никаким оружием не пользовались — только бессмысленной жаждой убийства, которая вела их на лагерь. В конце концов, это и было самое разрушительное оружие.

Кто-то из Креозотов выжил после ранений, и они лежали или сидели молча посреди бойни. Нас они не замечали. Мозаика зарядил автомат.

Продолжая поиски уцелевших, я услышал сухой треск выстрелов, разнесшихся среди мертвых домов.

Док нашел меня, когда я рыскал в конюшне.

— Они все погибли, Ник. Нет надобности проверять каждого. Гапы работали тщательно. Они никого из нас не собирались оставлять в живых.

— Ты прав… Но я не уйду, не пересчитав всех.

— Я узнал, почему они не прореживали гапов грузовиками, — сказал Док. — Баки были пусты. Кроме как в баке грузовика, на котором Шейла нас выводила, не осталось ни капли солярки. Последние галлоны Босс отдал нам.

Кровь загудела у меня в ушах.

— Господи, я же просил только два!

— Он дал нам восемь. И велел тебе не говорить. Даже отсоединил показатель уровня топлива в машине. — Док пожал плечами. — Босс хотел быть уверенным, что мы, в особенности ты, Ник, сможем вернуться, если не найдем горючего.

— Черт… Будь он проклят! — Я выкрикивал все ругательства, которые мог вспомнить. — Он навалил все эти смерти на мою совесть! Может, подумай я хоть чуть покрепче, и горючее не было бы нужно! Босс выполол бы этих лунатиков… и дети остались бы живы!

Я оглядел окрестные поля. Они лежали теперь тусклой пустыней. Холодный ветер колыхал траву. Семейство Креозотов ушло — работа была окончена. Мы, их дети, погибали один за другим.

Вдруг я резко вдохнул, пораженный идеей, которая со свистом вонзилась в меня, как прилетевшая из космоса пуля. Это было то же чувство, которое я испытал на складе перед тем, как нашел генератор.

— Куда ты? — крикнул мне вслед Мозаика. Я побежал к дому, потом вверх по лестнице, на которой лежала Шейла.

— Знаю, солнышко, — сказал я ей по дороге тихо и ласково. — Я знаю, как ты сделала.

Я вошел в закуток, где спал самый маленький из младенцев. Ощущая, как вертится в животе холодный ком, я сдернул пропитанное кровью одеяло.

И перевернул крошечную фигурку на матрасе. Она была окоченелой… я отодвинул чепчик.

— Шейла… что бы ни сделали с тобой они, но победила ты.

В моих руках, одетая в детские вещи, лежала пластмассовая кукла.

Я толкнул люк в потолке, где стоял водяной бак в пространстве под крышей. Забравшись наверх, я поднял крышку бака. Воды там давно не было, а лежал толстый слой одеял. А на одеялах — младенец. Он открыл глаза и улыбнулся мне.

— Как ты узнал, Ник? — Док не отставал от меня всю дорогу до грузовика. — Как ты мог знать, что ребенок там? Не было же ни записки, ничего.

— Шестое чувство. Когда столько времени выживаешь в аду, оно вырабатывается. Мозаика, не трать патронов… Это не вернет время обратно.

— Да поцелуй ты меня в задницу со своим шестым чувством! Что тебя заставило искать ребенка?

— Если честно, то сам не знаю. Я только знал, точно знал, что Шейла как-то попытается его спасти. Когда они вломились в лагерь, она знала, что никто не спасется. И даже если она их задержит на время у лестницы, когда они полезут в детскую, ей их не остановить. И они найдут ребенка.

Док кивнул:

— И потому она спрятала его в пустом баке и надеялась, что мы вернемся и найдем его раньше, чем