Единственный охотник Елизаровки — Иван Самсонович, старшина-танкист. Часть, в которой он служит, стоит недалеко от Елизаровки, и старшина, как многие офицеры и сверхсрочники, живет в деревне: в гарнизоне пока еще не хватает жилья. Завтра воскресенье, командир отпустил на весь день. И сейчас старшина готовился к охоте, как к свиданию.

Незаметно сгустились сумерки, заря сразу затерялась в дальних еловых вершинах. Зажглись звезды, выглянула луна. В ее мутном свете расплылись корявые тени от ветел. Третий раз за вечер Иван Самсонович вышел на улицу и долго смотрел на россыпь звезд, прислушивался к ночи, к звукам засыпающей деревни: скрипели запоздалые телеги, лаяли собаки, где-то пели.

«Благодать какая, теплынь… Будет завтра охота», — радостно подумал Иван Самсонович и довольный возвратился в избу. Сел за стол, на котором поблескивали гильзы, лежали охотничьи припасы: в металлической красной банке — порох, в холщовых мешочках — дробь, в желтой картонной коробочке — пистоны. Старшина священнодействовал. Раздвижной никелированной меркой он аккуратно отмерял и насыпал в гильзу заряд пороха, загонял пыжи, потом насыпал дробь, на пробковой прокладке химическим карандашом отмечал ее номер. Чуть продолговатое, сухощавое лицо Ивана Самсоновича, изрезанное мелкими морщинками, было сосредоточенным, немного торжественным. Делал он все это не торопясь, аккуратно, как умеют люди, влюбленные в дело. Пять патронов зарядил «тройкой». «А вдруг заяц пройдет далеко? Тройкой его не достанешь — мелка, — решил охотник и подвинул к себе мешочек с „нолевкой“. — Эта в самый аккурат будет».

За столом он один. Жена легла спать, но Иван Самсонович гремит гильзами, и жена просит:

— Отец, ложись, хватит полуночничать. Дались тебе эти зайцы…

— Ладно, мать, ладно, не бранись. Сейчас лягу, — согласно шепчет Иван Самсонович и тут же, забывшись, с силой стучит деревянным молотком. За перегородкой послышались сердитые вздохи. Чтобы не слушать их, Иван Самсонович снова вышел из дому. Луна скрылась. Динка, русская гончая, не подала голоса, даже не загремела цепью. Положив лобастую голову на лапы, лежала в будке, отдыхала. Замолкли певцы. На дворе смачно жует корова. На нашесте ворочаются куры, забил крыльями петух и прогорланил первую песню. Ему ответил второй, третий, и пошла перекличка… «Как на вечерней поверке», — подумал Иван Самсонович. Постоял еще немного и вернулся в избу. Лег, поворочался с боку на бок немного и затих.

Со звоном тикают в уснувшей избе ходики. За окном светает исподволь, медленно. Чуть-чуть посерело небо. Первой проснулась Динка. Гремя цепью, она вылезла из будки, выгнулась, зевнула со свистом. Иван Самсонович надел полушубок, подпоясался патронташем. Собака радостно кинулась к нему, заскулила, завертелась.

— Ну, будет, будет, — пригрозил ей Иван Самсонович. — Кому говорят? — Вскинув ружье за спину, он взял Динку на поводок, зашагал к лесу.

Иван Самсонович прошел по тропе старыми покосами, свернул в осинник. Сколько лет уже он приходил в эти места за зайцами-беляками и каждый раз по-новому видел лес, встречал рассвет. Лес постепенно наполнялся звуками: обнаружив охотника, пронзительно прокричала сойка, шумно взлетел тетерев, мелодично свистел рябчик. Шуршали под ногами скрюченные листья. Этого шума больше всего боялись зайцы, таившиеся под вершинами срубленных деревьев, возле потемневших бревен. Лежали зайцы плотно, и стронуть их было нелегко.

Иван Самсонович остановился на вырубке возле спиленных осин. Всюду валялись ветки, покрытые белыми пятнами. «Ночью кормились зайцы», — решил охотник и спустил Динку с поводка. Улюлюкнул: «А ну, давай, давай, давай! Ищи косого!» Динка металась: отовсюду пахло зайцами, но разобраться в запахах ей пока не удавалось.

Она рыскала от куста к кусту, прижимая к земле голову, глубоко втягивала в себя воздух, то и дело исчезала в пожухлой траве. Под собачьими лапами шумели опавшие листья. «Давай, давай, ля-ля-ляля!..» — подбадривал Иван Самсонович собаку. Динка старалась. Ноздри ее, еще не освободившиеся от домашних запахов, нервно трепетали. Но хозяин знал: скоро Динка пойдет по верному следу. И действительно, пробежав несколько метров, Динка увидела зайца: белоснежный, сжавшись в комочек, он лежал под сухой еловой вершиной. Встреча для обоих была явно неожиданной. Динка, не зная, что делать, замерла. Заяц шевельнулся. «Гав», — тявкнула Динка, и тотчас беляк упруго вынырнул из-под сучков. Он не бежал, а, казалось, летел — так невесомы и стремительны были его движения. Вслед ему гремело, усиливалось эхом заливистое собачье «ай, ай, ай…»

Иван Самсонович вздрогнул, сердце забилось сильнее. Он наслаждался музыкой азартного гона, торопливо вспоминая лазы, по которым может пробежать зверь. Охотник заторопился к просеке, но гон прекратился. В лесу стало необыкновенно тихо. «Скололась», — с болью подумал Иван Самсонович. Стоял и прислушивался: не подаст ли гончая голос. Как бы в награду за терпение, из глубины леса до охотника донесся лай. Собака повернула зайца на последний круг. Иван Самсонович приготовился.

Беляк мячом промелькнул в осоке и скрылся между осинками. Иван Самсонович вскинул ружье, какое-то мгновение вел стволами, выбирая удобный момент. Наконец беляк вымахнул между деревьев. Вот где пригодилась охотнику «нолевка»! Громыхнул выстрел. Разгоряченная гоном, запыхавшаяся, к лежащему зайцу подбежала Динка.

Охотник поднял беляка и вышел на просеку. В лесу раздавались тугие выстрелы. Старшина прислушался к ним и улыбнулся: он радовался удаче товарищей.