точками. Я вышел из кареты и пошел в гостиницу, чтобы достать для дам вина и фруктов. Очутившись опять в узком проходе, где горела перед образом Мадонны лампада, я вдруг столкнулся лицом к лицу с Бернардо. Он был бледен, как и в тот раз, когда на него надели венок после декламации моих стихов. Глаза его горели лихорадочным огнем; он схватил меня за руку, словно бешеный.

— Я не убийца, Антонио! — воскликнул он каким-то странным, глухим голосом. — Не то бы я вонзил свою шпагу прямо в твое вероломное сердце! Но ты должен драться со мной, хочешь ты или не хочешь, трус этакий! Иди за мной!

— Бернардо, ты с ума сошел?! — вскрикнул я, вырываясь от него.

— Кричи, кричи громче! — продолжал он все тем же глухим голосом. — Пусть к тебе прибегут на помощь! Один на один ты не осмелишься драться! Но я убью тебя прежде, чем мне свяжут руки! — Тут он протянул мне пистолет. — Стреляйся со мной, или я просто убью тебя! — И он потащил меня к выходу. Я, защищаясь, направил пистолет прямо на него.

— Она любит тебя! И ты хвастаешься этим перед всеми римлянами, передо мною! Ты обманывал меня своими лукавыми, сладкими речами, хотя я и не подавал тебе к тому никакого повода!

— Ты болен, Бернардо! Сумасшедший, не подходи ко мне!

Но он бросился на меня, я оттолкнул его, раздался выстрел… Рука моя дрогнула, все заволокло дымом, но слух мой, мое сердце были поражены каким-то странным вздохом — криком его назвать было нельзя. Бернардо лежал на земле, плавая в крови. Я, как лунатик, стоял неподвижно, сжимая в руках пистолет. Испуганные голоса людей, выбежавших из гостиницы, и восклицание Аннунциаты: «Иисус! Мария!» — привели меня в себя, и тут только я почувствовал всю глубину случившегося несчастия.

— Бернардо! — отчаянно воскликнул я и хотел припасть к его трупу, но возле него стояла на коленях Аннунциата, стараясь остановить лившуюся из раны кровь. Я еще вижу перед собою ее бледное лицо и твердый взгляд, который она вперила в меня. Меня точно пригвоздили к месту.

— Бегите, бегите! — кричала между тем старуха, таща меня за рукав. В приливе невыразимой скорби я воскликнул:

— Я невинен! Клянусь вам, я невинен! Он хотел убить меня, сам дал мне пистолет, и все вышло случайно. — И то, чего я при других обстоятельствах не осмелился бы высказать громко, сорвалось у меня теперь с языка в припадке отчаянья: — Аннунциата! Мы оба любили тебя! За тебя и я бы умер, как он! Кто же из нас двух был тебе дороже? Скажи мне! Если ты любишь меня, я попытаюсь спастись!

— Уходите! — сказала она, махая мне рукой и продолжая хлопотать над убитым.

— Бегите! — кричала старуха.

— Аннунциата! Кого же любишь ты? — спросил я, изнемогая от горя. Тогда она склонилась к мертвому, и я услышал ее плач, увидел, что она прижимается устами ко лбу Бернардо!

— Жандармы! — раздались голоса. — Бегите! Бегите! — и словно чьи-то невидимые руки повлекли меня оттуда.

«Она любит Бернардо!» — вот что пронзило мое сердце смертельной стрелой, разлилось ядом по моим жилам, гнало меня вперед и даже заглушало голос, твердивший мне: ты убил твоего друга и брата! Я инстинктивно продирался сквозь кусты и перелезал через заборы, которыми были обнесены виноградники на горе. Купол собора святого Петра ярко горел в вышине; так же ярко пылали огни на жертвенниках Каина и Авеля в ту минуту, когда бежал убийца.

Несколько часов кряду шел я вперед безостановочно; остановил меня только мутный Тибр, перерезавший мне путь. От Рима до самого Средиземного моря мне не найти было ни моста, ни даже лодки для переправы. Это неожиданное препятствие поразило меня, как ударом ножа, и на минуту как бы перерезало червя, точившего мое сердце, но скоро червь этот ожил опять, и я вдвойне живо осознал все свое несчастие.

В нескольких шагах от меня лежали развалины старой гробницы, куда более обширной, но и еще более обветшавшей, нежели та, в которой я жил ребенком со старой Доменикой. К обрушившейся каменной плите были привязаны три лошади, пожевывавшие сено, подвешенное им под морды.

В гробницу вел спуск в несколько ступенек; внутри виднелся огонь. Вокруг костра лежали врастяжку, покуривая коротенькие трубки, два коренастых крестьянина в овчинных тулупах, огромных сапогах и остроконечных шляпах, украшенных образками Мадонны. Человек поменьше ростом, закутанный в большой серый плащ и в широкополой, нахлобученной на лицо шляпе, стоял, прислонясь к стене, и потягивал из бутылки вино. Я не успел еще хорошенько разглядеть эту группу, как они заметили меня, схватились за ружья, словно опасаясь нападения, и быстро выступили мне навстречу.

— Что вы ищете тут? — спросили они.

— Лодку, чтобы переправиться через Тибр! — ответил я.

— Долго же будете искать! Тут ни мостов, ни плотов — разве с собой притащишь!

— Но, — продолжал один из них, оглядывая меня с головы до ног, — синьор сбился с прямой дороги, а здесь-таки небезопасно ночью. У разбойничьей шайки все еще длинные корни, хотя святой отец и действовал заступом так усердно, что у него, пожалуй, заломило руки!

— Вам бы следовало запастись хоть оружием! — подхватил другой. — Как мы! У нас у всех по трехстволке да по пистолету за поясом на случай, если ружье даст осечку.

— А у меня еще добрый складной нож! — прибавил первый, вытащил из-за пояса острый блестящий нож и начал играть им.

— Спрячь свой нож, Эмилио! Синьор-то побледнел весь! Молод он еще больно, где ж ему было свыкнуться с таким острым оружием! Разбойники как раз оберут его! С нами же им не так-то легко справиться! Знаете что? — продолжал он, обращаясь ко мне: — Давайте-ка ваши деньги на сохранение нам — целее будут!

— Берите все, что у меня есть! — ответил я равнодушно, как человек, удрученный горем и не дорожащий жизнью. — Особенно поживиться вам не придется! — Я понял, в какую компанию попал, поспешно сунул руку в карман, где, как я знал, лежали всего два скудо, но, к своему удивлению, нащупал там кошелек. Я вынул его; он был ручной работы; недавно еще я видел его в руках старой воспитательницы Аннунциаты; это она, значит, сунула мне его в карман на случай нужды! Все трое потянулись к туго набитому кошельку; я высыпал все деньги на каменную плиту перед костром.

— Золото, серебро! — вскричали они, глядя на блестящие луидоры и пиастры. — Грех был бы, если бы эти красавчики достались разбойникам!

— А теперь убейте меня, коли хотите! — сказал я. — По крайней мере, будет конец моим страданиям!

— Madonna mia! — воскликнул первый. — За кого вы нас принимаете? Мы честные крестьяне из Рокка-дель-Папа. Мы не убиваем ближних. Выпейте-ка с нами стаканчик да расскажите, зачем вас сюда занесло?

— Ну, до этого вам нет дела! — ответил я и быстро схватил протянутый мне стакан вина; я умирал от жажды.

Они пошептались между собою. Потом человек в широкополой шляпе встал, кивнул головой остальным двум, насмешливо поглядел на меня и сказал:

— Придется вам провести холодную ночь после теплого, веселого вечера! — Затем он ушел, и скоро мы услышали топот его лошади, на которой он помчался через Кампанью.

— Вы ведь хотели перебраться через Тибр? — спросил меня один из оставшихся. — Если не присоединитесь к нам, вам долго придется ждать переправы! Садитесь-ка на круп моей лошади — пуститься через реку вплавь, держась за лошадиный хвост, вам, вероятно, еще меньше будет по вкусу!

Я знал, что здесь оставаться мне было небезопасно, чувствовал, что мое место теперь между бесприютными скитальцами, и поспешил с помощью парня взобраться на его сильную, горячую лошадь; сам он уселся на нее впереди меня.