Отца-основателя, да пребудет с ним слава.

Масло масляное. Сила сильная. Шаман взял читать книжку:

— Сила, рождается в ящике, проходит через верёвки и раздается связывателями на съедение воротам. Управление раздачей кормления делается через рисунок между лицами. Мы все сделали, как здесь написано, но силу не получили, — огорченно произнес он, — я камлал, я принёс жертву духам, но всё бесполезно.

Шаман дал мне книжку, даже не книжку, а альбом, с такими же пластиковыми страницами, что я видел в городе у мастера.

— Это священная книга, что нас досталась, — он замялся, — в общем, это наследие Отца-основателя и его инженеров.

Вот как. Здесь знают слово 'инженер'. Многообещающе. Хотелось бы еще узнать, как эта книга к ним попала. Полистал альбом. Картинки и есть текст, совершенно мне непонятный. По внешнему виду этот буклет мне сильно-сильно напоминает тот, который прикладывают к любому телевизору, инструкция для блондинок. Картинки, подписи, стрелки. Буквально двадцать страниц. Та штука, что в сарае, один в один скопирована с картинок в книге. Очень тщательно, включая мелкие, едва заметные детали. Но понятно, что то, что нарисовано на картинках – сделано совсем не из дерева, пусть даже из полированного. Там, на мой технический взгляд, был изображен некий источник электроэнергии, включая распределительные устройства и систему управления. Инструкция по эксплуатации энергоузла. Руки вспотели, сердце заколотилось. Неужели это есть? Захотелось все бросить и срочно бежать его искать. Только вот то, что стоит в сарае – это карго-культ в чистом виде. Это, примерно, то же самое, если попытаться собрать телевизор по инструкции, которую с ним вместе продают.

Лениво, не выдавая своих чувств, спросил:

— Удивительное дело. Когда я слышу эти слова, в моей душе поднимается волна доброты и любви к миру. Хочется всех обнять. А что, таких священных книг у вас много?

— Двенадцать священных книг оставил нам Отец-основатель, — веско ответил шаман, довольный произведенным впечатлением, — не считая тех, что даны строителям и мастерам.

— Хорошо. Я постараюсь вам помочь, но мне нужны будут все книги. Ты поможешь их прочитать, я вникну в суть мудрости предков, буду камлать сам, ты просто не к тем духам обращался, — и добавил по- русски, — аппарат не построишь по инструкции по эксплуатации, там ни принципов не указано и даже намёков на принципы.

Договорились, что шаман по имени Айхан учит меня тому, что написано в тех книгах, а я по мере сил своих слабых, попытаюсь оживить деревянный ящик, что построили народные умельцы. А там или султан помрёт, или ишак сдохнет. Я увидел в этом новый путь в будущее. Пару мест, где можно найти источники энергии и сопутствующее оборудование я знаю, но я ни слова не понимаю в этих загадочных письменах. Зато шаман понятия не имеет о том, что это такое, зато умеет читать эти книжки. Конечный результат должен получить я, и только я, остальные идут лесом. Бу-га-га. Сила проходит через верёвки и раздаётся связывателями. Только мой незаурядный ум мог угадать, что речь идет о шнурах и проводах. И если бы Ичил не пробормотал по силу, я бы сейчас так же тупо смотрел на этот деревянный сундук и гадал, что за сила может быть в нём.

От Ичила мы с Сайнарой избавились. Он сделал вид, что ему куда-то срочно надо, а мы пошли в домик Сайнары. Домик, ага, из двенадцати комнат. В домике все было готово для куртуазного времяпровождения. Ну, в смысле выпить-закусить, светильники и всякие дымящиеся вазы с благовониями.

— Ты сегодня смотрел на меня, как на женщину? — спросила Сайнара.

— Ну а как на тебя смотреть, как на мужчину что ли?

— А ты знаешь, что за это наказывают. На конюшне порют.

— Ну, я же не конюх. И вообще я старшего рода. Меня нельзя пороть.

И тому подобный детский лепет, когда всем понятно, чем закончится дело, но как-то неизвестно, кто сделает первый шаг. Невинность – это штука тонкая, её надо деликатно ликвидировать.

— Почему ты меня не целуешь? Я тебе не нравлюсь!

— У нас принято считать, что поцелуй – это прелюдия…

— К чёрту прелюдии…

Не договорив, она сама начала расшнуровывать свою жилетку, приговаривая:

— Мерзавец, каков мерзавец…

Я помог ей освободить завязочки на шароварах, поглаживая по самым разным выпуклостям и целуя в совершенно определенные места. Она уже не постанывала, а просто рычала вполголоса, а потом мне пришлось своими губами закрыть ей рот, чтобы она и вовсе не заорала. Минут через несколько она открыла глаза и спросила:

— Я что, умерла? Нет… кажется.

Я поцеловал её в живот и сказал:

— Не умерла. Это называется 'маленькая смерть', моя драгоценная.

Ну всё. Теперь меня Тыгын без всяких моральных терзаний может сажать на кол. В принципе на кол он и так может посадить, без всяких там гуманистических закосов. Или голову отрубить. Или утопить в сортире.

— Ты зачем это сделала? — спросил я у Сайнары, — что теперь люди скажут? А дед?

— Захотелось. Человек Старшего рода вообще никому ничего не обязан объяснять. И вообще, меня скоро замуж выдадут, так хоть я сделала это с любимым человеком. И вообще. Знала бы, что это так хорошо, сделала бы гораздо раньше. Тьфу, дура. Ну, ничего, свадьба нескоро, я всё успею…

Вот так, я уже любимый человек, и манера выражаться, и голос у Сайнары изменились. Добилась, в общем, своего. Потом её опять потянуло на телячьи нежности. Просто у девочки острая тактильная недостаточность, я её понимаю. Мамы нет, папа чёрт знает где шалается, дед суров. Такое вот было трудное детство.

Тыгын не размазывал манную кашу по тарелкам. Он построил всё похмельное сборище, всю степную богему в рядок и произнес речь. Краткую, но содержательную. Вкратце, акынам и прочим клоунам было сказано, что тут вам не здесь и жрать на халяву бузу не получится. Здесь их собрали не для того, чтобы маяться хернёй и меряться писками, а вполне по важному делу. И что выпитую бузу все, все без исключения, должны отработать на идеологическом фронте. В репертуар должны быть включены песни о комиссарах и Нюргуун-боотуре, носителе Меча Возмездия. Из репертуара исключить песни о Манчаары- разбойнике, и вообще все песни и сказания, так или иначе прославляющие местных робингудов, коих насчиталось то ли пять, то ли семь. Акыны приуныли. Один, не до конца проспавшийся сэри, а они вообще по жизни безбашенные, вякнул что-то про свободу слова и своё, практически уникальное, видение мира. Тыгын пошевелил рукой, едва заметно. Мне так кажется, что этот торчок вечером подавится костью. Тоталитарный повелитель, душитель свободы и тыды, Улахан Бабай Тойон закончил речь тем, что победителю соцсоревнования будет выплачено… выплачено будет… ну, примерно, сто таньга. Нет, сто пять таньга. Кислые физиономии певцов несколько посветлели, тут произнес свою речь Арчах. Закон Отца- основателя под угрозой! Только тогда акынов пробрало. К фестивалю я еще приготовил сюрприз: пятеро инвалидов за скромное вознаграждение всем рассказывали о том, как их мучили в застенках, бросали в зинданы, и казематы. Демонстрировали свои культи и жалостливо причитали о том, какие бесчеловечные пытки они перенесли от людей в желтых повязках, от проклятых комиссаров.

Кстати, Арчах хорошо поднялся на этих выступлениях. Мало того, что стал разговаривать по- человечески – хоть, как и прежде, мне хотелось дать ему в рожу, но приоделся и начал перемещаться с гордо поднятой головой. И бабу себе завёл, приличную, а не потаскушку из обоза. Я уже готовил ему новый программный пакет. Народ уже первоначально принял тезис о том, что комиссары – плохие, теперь же речь Арчаха, которую он произнесет на закрытии фестиваля, должна иметь агрессивный, императивный