черный дым, а сквозь него ей стали мерещиться страшные картины.
Теодор с разбитым черепом. Кровавые повязки. В последнее время он постоянно падал из-за своей ноги и наносил себе увечья, хотя прежде с ним такого никогда не случалось.
— Вернувшись домой, он захотел побыть один, — объяснила
Изидора запинающимся голосом после долгого, изнурительного молчания. — Он строго-настрого запретил входить в его комнату.
Она избегала смотреть Софии в глаза, что еще больше пугало последнюю.
Она бросилась вверх по лестнице, схватила Изидору и принялась трясти ее. Та не издала ни звука. Только после того, как София повернулась и пошла обратно вниз по лестнице к комнате Теодора, Изидора продолжила:
— Я ведь уже говорила вам однажды. Злые духи...
София хотела ворваться в его комнату, но теперь она внимательно прислушалась к словам Издоры.
— Нет, нет! — она не хотела больше слушать такие слова. Поначалу удивленный, испуганный взгляд Изидоры стал ядовитым.
— Мне не следовало позволять вам губить сына Мелисан-ды! — заявила она. — Катерина — ваша дочь. Я не должна была спокойно смотреть, как вы превращаете его в орудие для своих действий. Это сломало его!
Поскольку она не стала дальше ничего объяснять, София начала барабанить в дверь.
— Теодор! — кричала она, охваченная паникой. — Теодор!
— Он вас не слышит, — холодно сообщила Изидора, и София на какой-то миг подумала, что случилось худшее и юноша лежит в своей комнате мертвый.
Когда она наконец ворвалась к нему, стало ясно, что Теодор спит. Глаза его впали, лицо было бледным, как простыня и толстые повязки на запястьях. Взглянув на него, София почувствовала, как ее собственная кровь покинула ее члены. Обессиленная, она упала на колени.
— Я только что нашла его, иначе он истек бы кровью, — говорила Изидора, которая последовала за ней в комнату. — Год назад он был у лекаря — с вами он не решился говорить об этом — и спросил у него, как избавиться от депрессии. Врач, который, по моему мнению, был обычным шарлатаном, сказал, что существует только одно средство избавиться от душевных страданий: заставить страдать тело, чтобы телесная боль вытеснила боль душевную. Теодор последовал его совету. Он бился головой об стену, втыкал в половой орган раскаленные иголки и сегодня так глубоко перерезал вены, что чуть не истек кровью, как забитая свинья.
У Софии не было сил, чтобы подняться на ноги. Она хотела броситься к нему, осмотреть раны, заново обработать их, но с каждым словом Изидоры становилась все более неподвижной и тяжелой.
— Ха! — рассмеялась сарацинка. — Так вы и помочь ему не можете? Теперь, после того как он оказался негодным на то, что вы считаете самым важным для себя, вы дадите ему умереть?
— Я просто хотела помочь ему... стать счастливым.
— Ха! — снова горько усмехнулась Изидора. — Ха!
Она прошла мимо Софии и осторожно потрогала щеки больного.
— Он должен был вместо вас стать величайшим ученым. Он должен был вместо вас сформировать личности наследников короля. Но это сломило его. Он осознанно уничтожил ваши планы, и теперь... теперь он, возможно, погибнет.
София не отходила от Теодора, но так и не смогла обработать его раны. С отсутствующим видом она наблюдала за тем, как Изидора меняет повязки. Вид черной, запекшейся крови, коркой закрывшей разрезы, вызывал невольное отвращение и страх. Смерть стучалась в дверь не как могущественная, величественная фигура, а прокрадывалась сквозь все щели как душный туман. Он обволакивал ее со всех сторон своими ядовитыми парами, так что у нее не оставалось сил противостоять ему.
Наконец смерть беззвучно покинула комнату, не забрав с собой жизнь молодого человека. Наверное, этот слабый юноша показался ей слишком скудной добычей.
К вечеру Теодор пришел в себя. Его лицо было по-прежнему мертвенно-бледным. Он посмотрел на Софию, удивленный тем, что жив, а еще больше тем, что она сидит у его изголовья. Катерина, вернувшаяся к тому времени домой, тоже с нетерпением ждала его пробуждения и теперь первой заговорила с ним.
— О, Теодор! — воскликнула она. — Как тебе могло прийти в голову оставить меня одну... с ней!
Она говорила так, будто Софии не было в комнате. Он бессильно поднял раненые руки и снова опустил их.
— Позже, Катерина, позже... оставь меня одного... с Софией. Сестра неохотно повиновалась. Но, оставшись наедине с Софией, Теодор замолчал.
Она смотрела на него, по-прежнему ничего не понимая. Ее проворный ум все еще был затуманен страхом.
— Я не понимаю, что произошло! — сказала она наконец. — Книги некоторых ученых объявили запрещенными и сожгли. Значит, король позволил это, даже хотел этого. А ты... как получилось, что... и почему...?
Он прервал ее голосом, который был таким же темным, как кровь. Из всего его тела двигались только губы. Простыни в желтоватом свете масляной лампы напомнили Софии полотенца, в которые было завернуто тело Мелисанды с тех пор, как она покинула общество здоровых людей.
— Я полностью разрушил свою карьеру в университете.
— Чепуха, — пылко опровергла она его слова. Хотя она знала, что произошло во время диспута, следствие его казалось ей слишком жестоким. — Тебя простят, если ты покажешь, что сожалеешь о своих дерзких словах. Студенты не позволят выгнать тебя из университета. Они ценят тебя!
Теодор горько усмехнулся, но это причинило ему боль, и он весь сжался.
— Ха! Студенты! Они протестуют, когда закрываются хорошие кабаки и ночлежки, и уж точно не станут тратить время на меня.
— Но...
— Ах, София! Поверьте, я намеренно разрушил свою карьеру. Я знал, что делаю.
Она не хотела верить этому и покачала головой. Теодор пришел ей на помощь и сам озвучил неприятную истину.
— Знаете, София... с того самого дня, как я знаю вас, мне всегда хотелось понравиться вам и услышать вашу похвалу. Но в то же время я думаю, что смогу быть счастливым только тогда, когда буду действовать вам наперекор.
— Не говори ерунду! — резко прервала она его.
— Ученость была моим единственным оружием против вас.
— Не хочешь же ты сказать, что ведешь против меня борьбу!
— Я и правда воевал против вас. Но так, чтобы вы не заметили. Я перечеркнул ваши планы, но при этом всячески показывал вам свое уважение. Я ведь сказал профессорам, что женщина способна на то, чтобы стоять вместо меня в актовом зале и вести диспут! Потому что это то, что я знал всегда: вы можете поспорить с любым магистром. Ваши знания глубже и обширнее, чем у любого ученого. Если бы был закон, позволяющий каждому, независимо от его пола, говорить и думать все, что ему захочется, то вы стояли бы на том месте, куда отправили меня, и я был бы свободен от тяжкого долга делать то, что запрещено делать вам.
Вначале он говорил сбивчиво и неуверенно, но затем его слова стали похожи на плавный холодный поток.
Ей стало жутко. Он хладнокровно разбивал ее представление о нем.
— Но... даже твоя мать хотела... — начала она, не стыдясь снова солгать, напомнив ему, будто якобы мать доверила его Софии и не желала для него никакой иной жизни, кроме как жизни ученого.
Но это не помогло. С лицом, перекошенным болью, он прервал ее и продолжал свою исповедь.
— Да, так вы сказали. Но не думаю, что она действительно хотела, чтобы я провел свою жизнь в
