Последовавшая тишина была больнее слов. Эхом отдавались не только голос Бланш, но и голоса всех женщин, с которыми Софию сталкивала жизнь и которые проклинали ее. Однако эти голоса звучали приглушенно и перекричать их не составляло труда.

— Что бы я ни совершила, — начала София, — я не могла посеять в короле недоверие. Я не виновата в этом! Как я могла предположить, что он вздумает вредить собственному сыну? И еще я не понимаю, как ему удалось воспользоваться усилиями ничтожных профессоров...

Бланш обхватила спинку стула в форме львиной головы своими маленькими детскими ручками.

— Вы что, еще не поняли! — прошипела она. — Тут дело не только в неправильном учении и Аристотеле. Здесь дело в... ах, да бог с ним. Спросите кого-нибудь другого. Не я придумала все это. Я только хотела бы, чтобы вы никогда не появлялись в моей жизни.

Софию так и подмывало возразить, что в таком случае ее уже давно не было бы в живых.

— Я просто хочу, чтобы Теодор... — начала она вместо этого.

— Как я могу ему помочь, если мое собственное имя запятнано, как и имя моего супруга? - прервала ее Бланш. - Вам следовало бы просить кое-кого другого. Я не имею в виду короля. Король прекрасно разбирается в охоте, но в интригах он ничего не смыслит. Для этих целей у него есть ловкий и хитрый советник.

Воздух в женской половине замка был спертым. Но, несмотря на это, София почувствовала легкий озноб, и ее грудь сжалась. Губы Бланш сомкнулись, но казалось, будто она вслух произнесла имя того, кто стал причиной несчастий, обрушившихся на нее.

София услышала его, увидела его фигуру, заглянула ему в лицо.

— О ком, — спросила она глухим голосом, прекрасно зная ответ. — О ком вы говорите?

Ночью, после того как Роэзия узнала, что София писала вторую хронику, ей приснился страшный сон.

Будто она очутилась в стране своего детства, на одном из безымянных пляжей, которые ближе к вечеру заливало приливом. Она долго шла к светлому горизонту, но вдруг бурлящая у ее ног вода стала возводить из песка стены, будто желая заточить ее в темницу. Стены становились все выше. Белый песок растекался под ее ногами, затягивая в глубину.

— Разве я не говорила, чтобы вы и близко не подходили к плывунам? — раздался чей-то тяжелый голос.

Внезапно пески исчезли, и перед ней возник мужчина. Он стоял рядом с ее сестрой, но потом подошел к ней, схватил за плечо, стал браниться, а потом вдруг заплакал.

Она тоже расплакалась. Слезы были красными, как кровь, и горло сжималось от рыданий, будто наполненное грубым песком.

Роэзия вздрогнула.

Отец.

Строгий, бранящийся, но все же печальный отец ходил перед ней.

Рихильдис, сестра, вцепилась в ее руку.

Мать, плечи которой дрожали.

Два дня назад младший брат, названный в честь родоначальника храбрых норманнов Гийомом, беспечно побежал к пенящимся волнам. Когда он захотел вернуться на пляж, к сестрам, его схватили жадные руки сказочного существа. Они прятались в песке и утянули его за собой. Никто не решился помочь ребенку, все боялись, что ненасытный песок затянет и их. Сначала Гийом, крича и моля о помощи, неистово размахивал руками, а потом погрузился в песок неподвижно и покорно, потому что священник, стоя от него на безопасном расстоянии, крикнул, что он должен уйти с молитвой на устах, а не с жалобами.

— Как ты могла забыть это?

Роэзия закашлялась. В горле все еще чувствовался песок. Она слышала, что спросила сестра, ее вопрос напомнил ей слова, которые произнесла прошлым вечером сестра Иоланта.

— Как вы могли забыть, уважаемая мать, что София сожгла первую хронику и начала писать вторую?

Она смотрела не нее, не веря своим ушам. Книга ее памяти была пуста. Она захлопнулась не случайно и не из-за давности произошедшего, а повинуясь ее же воле, ее стремлению избавиться от всего мучительного и печального.

— Я... я не знаю, — пробормотала она.

— Но уважаемая мать, — воскликнула сестра Иоланта, — с тех пор как вы пришли в этот монастырь, вы были ближайшей доверенной Софии. Некоторые сестры знали ее прежде и ненавидели ее, другие были слишком молоды, чтобы сблизиться с нею. Вы же пользовались каждой минутой, чтобы насытиться ее мудростью и ученостью. Она разве не давала вам уроки?

— Да, правда, но... но о ее жизни я никогда...

— Не могу поверить, что вы не знаете того, что известно даже такой, как я! После смерти королевы Изамбур София уничтожила хронику, над которой работала всю свою жизнь. И начала писать новую, совсем другую. Как вы могли забыть это ?

В ее голове зашумело. Возникшие перед ней картины — как София говорит, пишет, уничтожает хронику — были такими размытыми, будто она смотрела на них сквозь вуаль.

— Как ты могла это забыть? — вдруг раздался пронзительный голос ее сестры Рихильдис.

Спустя три дня после того как погиб брат, Рихильдис захотела поговорить с ней об этом горе. Но Роэзия посмотрела на нее с изумлением, как вчера на сестру Иоланту, так, будто Рихильдис говорила о чужом человеке. Имя Гийома стало для нее пустым звуком. Отчаяние, горе, а также стыд от того, что она не смогла удержать его, что отпустила в опасное место, — все эти чувства побледнели, как и все остальные огорчения в ее жизни.

— Ты не просто убегаешь в мир мыслей, когда происходит что-то ужасное! — кричала Рихильдис. — Нет, ты ищешь приют в забвении даже тогда, когда все страшное уже давно позади. Ты никогда не оглядываешься!

Роэзия не знала, сколько времени. Может, полночь, а может, скоро будет светать. Голоса разбудили ее, и вместо того чтобы, как обычно, смущенно сжаться, она прислушалась к их посланиям, оделась и зажгла масляную лампу.

Хроника Софии.

Вторая хроника Софии.

«Я должна найти ее. Я должна остановить убийства».

Виски сковала боль, но она боролась с болью, как и с желанием забыться.

«Я должна вспомнить. Как она сожгла первую хронику. Как написала вторую. И где ее спрятала».

Она крадучись вышла в коридор, следуя за желтым кругом, который отбрасывала на пол лампа, и вдруг с ужасом поняла, где следует искать покрытое тенью прошлое.