— Я ухожу.

Мокасины Тагая унесла река, но за время пребывания на родной земле подошвы его ног успели огрубеть. Свою набедренную повязку он тоже потерял, так что единственным, что покрывало его тело, был широкий ремень из шкуры и мешочек из оленьей кожи, в котором был спрятан оки Доннаконны. В одной руке Тагай сжимал ясеневый посох, конец которого он заострил ножом иезуита.

— Ты уверен, что не хочешь взять вот это? — Томас показал ему небольшой нож. Когда Тагай отрицательно покачал головой, он коснулся плаща: — Или вот это?

Тагай улыбнулся:

— Ты боишься, что Анна увидит меня голым и забудет тебя?

Ответная улыбка Томаса была печальной.

— Я уверен, что она даже не вспомнит о том, кто я такой. Нет, я просто хочу помочь тебе вернуться к ней.

— Тогда позволь мне бежать только с моим оки и копьем. Если меня не съедят волк или медведь, то я смогу добраться туда к полудню. Проси своих духов, чтобы они поддержали меня.

С этими словами молодой индеец приветственно приподнял свой посох и исчез за деревьями.

— Ступай с Богом, друг мой, — сказал Томас, а потом добавил: — И да хранят тебя твой оки и Святой Христофор.

Перекрестившись, он повернулся и зашагал к каноэ.

Тагай углубился в лес по оленьей тропе. За те дни, которые он провел с родом Медведя, его научили высматривать даже самые маленькие тропки среди скал, но Тагай все равно чуть было ее не пропустил. Наклонившись к глинистой проплешине, он различил слабый отпечаток человеческой ступни, очертания которой были размыты дождем. Видимо, здесь недавно пробегали гонцы, искавшие тех, кто мог разбрестись после того, как сожгли их деревни. Отетиан хвастал, что такие бегуны, как он, пересекают за день половину всех земель их племени, потому что никогда не останавливаются отдохнуть.

— Отетиан, — проговорил Тагай, обращаясь к лесу. Этот человек спас ему жизнь, чтобы он смог предупредить племя о готовящемся предательстве.

— Анна.

Женщина, которая упала с небес на землю, чтобы вывести Тагая к родному племени. Женщина, которой он ничем не помогал приблизиться к себе.

Отетиан. Анна.

Тихо повторяя их имена, Тагай побежал через лес на юг. Поначалу, очень недолго, его ноги были слабыми, и он нередко спотыкался. Но постепенно Тагай почувствовал, как они окрепли, и вошел в ритм ровного бега. Два слова слились в его голове в одно.

«Оте-Анна. Оте-Анна. Оте-Анна».

Анна оказалась в одной из трех клеток, что стояли рядом с канавами, выкопанными для испражнений. Эти клетки были сделаны из тонких древесных стволов, связанных крученым тростником, и высоты их едва хватало, чтобы там могли поместиться собаки, которых там недавно держали, — но никак не взрослая девушка. Прежних обитателей клетки пересадили в соседние, стоявшие по обе стороны от нее, и псы непрерывно рычали и грызлись. Пусть собаки были старыми, охромевшими или просто выращенными на еду, но они по-прежнему охраняли территорию, которую считали своей.

Вонь стояла ужасающая. С помощью старой кости Анне удалось расчистить себе немного места, чтобы можно было сесть, но со всех сторон ее окружали кучи экскрементов. Ночной дождь не смог смыть и малой их части, а летнее солнце, уже почти достигшее зенита, вернулось в чисто отмытое небо, прижигая пленницу сквозь решетку палящими полосами. Нечистоты разлагались. Непрестанно жужжали мухи. Некоторые из них покидали пир зловония, чтобы попировать на человеческой коже.

К узнице никто не приближался. Воды у нее не осталось: она уже выпила мутное содержимое миски, которую ей поставили много часов тому назад. Один раз, подняв голову, она увидела, как к ней ковыляет Доне с фляжкой в руке. Но его мать устремилась за мальчиком и утащила назад, сделав нечто такое, чего Анна ни разу не видела за все время своего пребывания в поселке. Волоча за руку плачущего ребенка, женщина била его.

«Вот какой ужас я внушаю», — подумала Анна.

Тогда она заплакала: неслышно, уткнув голову в поднятые колени. Ее охватило отчаяние. Тагай погиб. Она была уверена, что его предал тот татуированный человек, который стал ее обвинителем. И хотя после их приезда сюда Тагай отвернулся от нее, с ней по-прежнему оставалось то чувство, которое она испытала в тот момент, когда впервые его увидела. Единственный мужчина, которого она могла любить, мертв. А ее вскоре должны судить как ведьму: против нее выдвинули то же обвинение, что и против той королевы, которую Анна уже подвела. Она предала дело, ради которого умер ее отец, Жан Ромбо. А она, отчасти ставшая причиной этой гибели, тоже скоро умрет. Анна будет осуждена за свои видения, за высокомерную уверенность в том, что знает единственно правильный выход. Ведь это она решила, что шестипалую руку следует увести в иной мир, в мир, где старого зла не существует. А зло оказалось повсюду. Девушка вспомнила слова своей матери, произнесенные тем вечером в Монтальчино, когда Бекк умоляла Анну не браться за дело, которое уже погубило ее семью.

«Ты хочешь остановить зло, дочь? Тогда не отправляйся во Францию на его поиски. Оно начинается здесь, у наших Дверей, и распространяется отсюда по всему миру».

А дочери пришлось забраться гораздо дальше Франции, чтобы понять истинность этих слов. И, представив себе мать, которой она больше никогда не увидит, Анна снова заплакала.

Она услышала шаркающие шаги и сквозь пелену слез увидела Гаку.

— Уходи от меня, тетя! — воскликнула Анна. — Я все равно пропала, а тебя побьют за разговоры со мной.

Не без труда старуха согнулась и уселась на землю рядом с Анной.

— Меня они бить не станут, дитя. Они знают, что я так стара, что один удар отправит меня в Поселение Мертвых. — Гака вытащила фляжку и просунула ее между прутьев. Анна жадно выхлебала прохладную воду. — Остальные идут следом за мной, чтобы отвести тебя к старейшинам. Ай-ии! — Она наморщила нос и помахала ладонью перед лицом. — Ты выбрала для отдыха грязный дом, дитя.

Анна вернула старухе опустевшую фляжку.

— Что со мной будет, тетя? Гака вздохнула.

— Дело серьезное. Даже если бы ты кого-то убила, ты бы за это не умерла. Тебе пришлось бы умилостивить семью твоей жертвы — подарками, услугами. У нас соплеменников убивают только за две вещи: за предательство и за колдовство. Обычно для этого общего собрания не нужно. Ведьму обвиняют тайно. И если старейшины сочтут человека виновным, его умерщвляют тоже тайно. Но с тобой все обстоит по-другому.

— По-другому? Почему?

— Обвинение было выдвинуто перед всем племенем, так что тебя нельзя убить тайно: все будут знать причину. И ты не принадлежишь к нашему племени, как бы хорошо ты ни говорила на нашем языке. Некоторые даже говорят, что этот дар — признак твоего колдовства, потому что ни один бледный вор не говорил на нашем языке так хорошо, как ты. Племя видело, как тебя обвинили. И племя хочет видеть, как тебя осудят. Это — и плохо, и хорошо.

Анна наклонилась вперед, так что ее голова уперлась в деревянные прутья.

— Чем?

— Плохо тем, что многие женщины, особенно те, чьи мужья ушли на ту охоту, уже тебя осудили. Это они били тебя тогда. И теперь они хотят участвовать в твоей казни.

— А чем хорошо? — спросила Анна шепотом.

Гака улыбнулась:

— Я смогу там быть.

До них донеслось жужжание голосов — люди приближались, и Гака с трудом встала. Стало различимо пение:

— Хе-а, хе-а, хе-а, хе-а!

Старуха опустила взгляд, просунула в клетку палец и, едва дотянувшись до носа Анны, погладила по