Как мы узнали впоследствии, так продолжалось не день и не два. Однако приведенный выше фрагмент монологов Лайонела – единственный, который был документально зафиксирован доктором в истории болезни. Далее имеются только краткие записи о том, что пациент продолжает твердить нечто невразумительное, употребляя при этом лишь местоимения: она, ее, его, он… Предположительно одна из подразумеваемых им персон – дьявол. Или о том, что пациент вновь бредит и намекает, что кто-то подтолкнул, надоумил его совершить столь ужасный поступок. Но кого именно он имеет в виду, не ясно.

Накануне похорон Стеллы, то есть через три дня после ее смерти, Лайонел попытался сбежать. С тех пор его держат под неусыпным наблюдением.

– Уж и не знаю, как им удалось так загримировать Стеллу, – много позже вспоминал один из родственников. – Но выглядела она действительно потрясающе. Собственные похороны стали последним данным ею приемом. Она оставила детальные письменные инструкции относительно их проведения. И знаете, что мне позже рассказали? Что написала она эти инструкции в тринадцать лет! Ничего себе романтические устремления тринадцатилетней девочки!

Общераспространенные сведения, однако, были несколько иными. Распоряжения относительно процедуры погребения Стелла сделала в 1925 году, одновременно с составлением завещания после смерти Мэри-Бет. Причем оставленные инструкции отличались крайней простотой: вынос тела должен быть произведен из особняка; поставщикам цветов указать, что при украшении «предпочтение» лучше отдать калам или белым лилиям; никакого освещения, кроме свечей; почтившим своим присутствием церемонию подавать вино; бдение должно продолжаться с момента установки гроба и до переноса его в церковь, где состоится заупокойная месса.

Несмотря на кажущуюся простоту вышеупомянутых пожеланий, церемония в целом выглядела весьма пышно. Стелла, вся в белом, лежала в открытом гробу неподалеку от входа в длинный зал, освещенный множеством восковых свечей, что придавало всему происходящему оттенок некоторой, если так можно выразиться, театральности. Зрелище было поистине впечатляющим.

– Знаете, на что это было похоже? – вспоминал позднее один из родственников. – На празднование первого мая. Да-да, именно! Этот аромат белых лилий… И Стелла, вся в белом, – словно майская королева…

Кортланд, Баркли и Гарланд встречали у входа в особняк сотни родственников, прибывших на церемонию. Пирсу позволили попрощаться со Стеллой, после чего немедленно отправили в Нью-Йорк, где жила семья его матери. Согласно старинному ирландскому обычаю, зеркала в доме были занавешены, хотя никто не мог сказать, кто именно отдал такое распоряжение.

На заупокойной мессе народу было еще больше. Те, кого Стелла при жизни не приглашала на Первую улицу, приехали прямо в церковь. На кладбище собралось не меньше родственников, чем на похоронах мисс Мэри-Бет.

– Поймите, ситуация была действительно скандальная, – рассказывал Ирвин Дандрич. – Это убийство стало поистине убийством года. Нельзя забывать, что речь идет о Стелле. У определенного круга людей ничто иное не могло вызвать больший интерес. Известно ли вам, например, что даже в тот вечер, когда Стелла погибла, в нее влюбились еще двое молодых людей – кстати, моих хороших знакомых. Представляете! Оба они впервые встретились с ней на том приеме и едва ли не в момент убийства спорили между собой: один заявлял, что приятель должен ему уступить, а другой не соглашался, считая, что преимущество у него, поскольку он первым заговорил со Стеллой. Дорогой мой, вечеринка началась в семь часов, а к половине девятого Стелла была уже мертва.

В ночь после погребения Стеллы Лайонел, уже находившийся в лечебнице для душевнобольных, внезапно проснулся и принялся буйствовать.

– Он там! Он там! – кричал несчастный. – Он никогда не оставит меня в покое!

К концу недели на него уже надели смирительную рубашку, а четвертого ноября поместили в специальную, обитую войлоком палату. В то время как доктора спорили, стоит ли применить электрошоковую терапию или достаточно пока ограничиться успокоительными, Лайонел, скорчившись, сидел в углу палаты и, не имея возможности высвободить руки из смирительной рубашки, только хныкал и крутил головой, словно стараясь отвернуться от своего невидимого мучителя.

Позднее медсестры рассказали Ирвину Дандричу, что бедняга все время со слезами звал Стеллу и умолял ее о помощи.

– Он сводит меня с ума! – кричал Лайонел. – Господи! Ну почему он не убивает меня! Стелла, помоги! Стелла, вели ему убить меня!

Его вопли разносились по всей лечебнице.

– Я больше не хотела делать ему уколы, – вспоминала в беседе с Дандричем одна из медсестер. – Они все равно не помогали. Он никак не мог заснуть и только боролся со своими демонами, что-то бормотал и сыпал проклятиями. Мне казалось, что от уколов ему становится только хуже.

«Его признали невменяемым и бесповоротно утратившим разум, – писал наш частный детектив. – Конечно, если бы лечение оказалось успешным и Лайонел выздоровел, ему пришлось бы предстать перед судом по обвинению в убийстве. Бог знает, что сказала властям Карлотта. Возможно, вообще ничего. А возможно, ее и не спрашивали».

Кончилось тем, что утром шестого ноября у ненадолго оставленного без присмотра пациента начались судороги, он подавился собственным языком и умер от удушья. Никакого бдения у гроба, стоявшего в зале прощания на Мэгазин-стрит, не было. Родственников, с раннего утра начавших прибывать на похороны, отправляли прямиком в церковь Святого Альфонса и просили ограничиться посещением заупокойной мессы и не присутствовать на погребении. Наемные распорядители церемонии объясняли это желанием Карлотты, чтобы на кладбище все прошло как можно тише и незаметнее.

Тем не менее все собрались возле ворот старого Лафайеттского кладбища, выходивших на Притания- стрит, и оттуда наблюдали за тем, как гроб с телом Лайонела устанавливали в склепе рядом с гробом Стеллы.

А вот что гласит семейное предание:

«Все наконец закончилось. Бедняжка Пирс со временем успокоился. Некоторое время он учился в Колумбийском университете, затем поступил в Гарвард. Однако с тех пор и до самого последнего дня его жизни никто и никогда не упоминал в его присутствии имя Стеллы. Карлотту же он ненавидел всей душой. Только однажды он вспомнил вслух о давней трагедии, заявив, что во всем виновата Карлотта и что ей следовало самой нажать на курок».

Пирс, однако, не только вполне оправился от пережитого, но и стал высококвалифицированным юристом. В течение многих лет он играл ключевую роль в делах семейной фирмы, неустанно расширяя ее связи и преумножая состояние Мэйфейров. Умер Пирс в 1986 году. Его сын Райен, родившийся в 1936 году, сегодня главная опора «Мэйфейр и Мэйфейр». А сын Райена Пирс, пожалуй, самый многообещающий молодой служащий в фирме.

И все же те, кто утверждал, что все закончилось, были совершенно правы.

После смерти Стеллы власть Мэйфейрских ведьм значительно ослабла. Из всех потомков Деборы, наделенных колдовским даром, Стелла стала первой, кому суждено было умереть молодой. И первой, кому суждено было умереть насильственной смертью. Никогда больше ни одна Мэйфейрская ведьма не «управляла» домом на Первой улице и не получала прямого доступа к распоряжению семейным наследием. Нынешняя возможная обладательница сверхъестественной силы фактически полный инвалид, безмолвная и неподвижная калека, а ее дочь, Роуан Мэйфейр, стала нейрохирургом и живет в двух тысячах миль от Первой улицы, находясь в полнейшем неведении относительно своей семьи, наследственности и наследия. Она даже не знает, кто ее настоящая мать.

Как могло случиться подобное? И кого в этом винить? Эти вопросы, возможно, будут мучить нас вечно, однако ответы на них мы найдем едва ли. Но прежде чем перейти к детальному их рассмотрению и анализу, вернемся немного назад, к тому положению, в котором оказалась Таламаска после смерти Артура Лангтри.

Вскрытия Артура Лангтри не проводили. Согласно выраженной им за много лет до смерти воле его похоронили в Лондоне, на кладбище Таламаски. Не было никаких оснований предполагать, что его смерть была насильственной. Более того, внимательное