страны. С большим риском они добрались до Африки, прожили какое-то время в Каире и Александрии, а затем поехали в Индию, по пути отсылая домой несметное количество ковров, скульптур и сувениров.

В 1915 году Баркли, не выдержав разлуки с семьей и очень устав от переездов, покинул компанию и совершил опасное плавание в Нью-Йорк. В то время немецкая подводная лодка как раз потопила «Лузитанию», и вся семья молилась о благополучном возвращении Баркли. Вскоре он объявился в особняке на Первой улице с целым ворохом невероятных историй.

Обстановка не улучшилась и через полгода, когда Кортланд, Стелла и Лайонел решили вернуться домой. Однако роскошные лайнеры, несмотря на все опасности, совершали обычные рейсы, и троице удалось пересечь океан без каких-либо неприятностей в пути и прибыть в Новый Орлеан незадолго до Рождества 1916 года.

В ту пору Стелле исполнилось пятнадцать.

На фотографии того года на Стелле изумруд Мэйфейров. Все знали, что она выбрана наследницей легата. Мэри-Бет, видимо, очень гордилась дочерью, называла Стеллу «бесстрашной» по причине ее скитаний по миру, и, хотя Лайонел не обрадовал мать, отказавшись вернуться в школу (Мэри-Бет очень надеялась, что он будет учиться в Гарварде), она принимала всех своих детей такими, какими они были. Карлотта поселилась отдельно в одном из флигелей, и каждый день шофер отвозил ее в университет Лойолы.

Любой прохожий, оказавшийся на Честнат-стрит вечером, мог видеть в окнах большую семью за обеденным столом в окружении многочисленных слуг. Эти семейные трапезы продолжались до позднего часа.

Круговая семейная порука не дает нам возможности определить, что на самом деле родственники думали о Стелле или что они знали о ее неприятностях в школе.

В настоящее время у нас имеется множество свидетельств о том, что Мэри-Бет в присутствии слуг называла Стеллу наследницей, говорила, что «именно Стелла унаследует все», и даже два раза отпустила совершенно удивительное замечание – одно из самых важных во всем нашем архиве, – мы его записали дважды, причем без всякого комментария: «Стелла его видела».

У нас нет записи о том, что Мэри-Бет как-то объяснила свои странные слова. Нам известно лишь то, что она произнесла их в разговоре с прачкой по имени Милдред Коллинз, и второй раз они были обращены к ирландской горничной, Патриции Девлин, а до нас эти истории дошли из третьих рук. Нам дали понять, что потомки этих двух женщин так и не пришли к одному мнению, кого имела в виду знаменитая мисс Мэри- Бет. Один считал, что речь шла о дьяволе, а второй – о «призраке», являвшемся семье много сотен лет.

Как бы то ни было, ясно, что Мэри-Бет отпускала подобные замечания небрежно, в минуты откровения со своими слугами, и у нас создалось впечатление, будто она доверила им какой-то секрет, который не могла или не желала доверить людям своего круга.

Вполне возможно, Мэри-Бет говорила нечто подобное и другим, потому что к двадцатым годам все старожилы Ирландского канала знали о «нем». Они говорили о «мужчине». Два источника – это очень мало, чтобы объяснить масштаб так называемого «предрассудка» о мэйфейрских женщинах: якобы у них имелся таинственный «союзник, призрак», который помогал им колдовать или трюкачить.

Естественно, мы усматриваем здесь явный намек на Лэшера, и подтекст этого намека вызывает у нас беспокойство, напоминая нам, как мало мы, в сущности знаем, о Мэйфейрских ведьмах и о том, что между ними происходило, если можно так выразиться.

Уместно ли предположить, например, что главная наследница в каждом поколении должна объявить о своей способности видеть без посторонней помощи некоего мужчину? То есть должна ли она его видеть, когда рядом никого нет, особенно старшей ведьмы, которая могла бы служить проводником? Требовалось ли от нее сделанное по доброй воле признание, что она его видела?

Еще раз мы должны признаться, что не знаем ответа.

Зато мы знаем точно, что люди, судачившие о «мужчине», явно не связывали его с неким темноволосым, похожим на человека существом, которого видели лично. Они даже не связали «мужчину» с таинственным незнакомцем, которого однажды видели в экипаже с Мэри-Бет, потому что рассказы об этом случае мы получили из совершенно разных источников и никто их не сопоставлял, насколько нам известно, кроме нас.

И так обстоит дело с большей частью материалов по истории семейства Мэйфейр. Упоминания о таинственном темноволосом человеке с Первой улицы, которые делались позже, никак не связаны с этими первыми разговорами о «мужчине». Даже те люди, которые знали о «мужчине», а позже сталкивались в доме с темноволосым незнакомцем, не связали одно с другим, полагая что встретили просто неизвестного им родственника.

Вот, например, что сказала сестра Бриджет-Мэри в 1969 году, когда я нарочно спросил ее о «мужчине».

– Вот вы о чем. Это был невидимый друг, который не отходил от ребенка день и ночь. Я могла бы добавить, что это тот же самый демон, который позже не отступал ни на шаг от ее дочери Анты, готовый каждую секунду исполнить любое желание девочки. А позже болтался вокруг бедняжки Дейрдре, самой милой и самой невинной из них. Не спрашивайте меня, видела ли я его сама когда-нибудь. Бог свидетель, я не знаю – может, видела, может, нет, но я скажу вам, как много раз говорила священнику: я чувствовала, когда он был рядом!

Вполне вероятно, что в то время Лэшер не стремился показываться другим людям, помимо семьи Мэйфейров. У нас нет ни одного свидетельства, что он специально явился кому-то на глаза, хотя в более поздние годы, как я уже упоминал, он проделывал это не раз.

Но вернемся к нашей хронологии. Когда умер Джулиен, Мэри-Бет находилась в зените своих финансовых достижений и могущества. Казалось, потеря Джулиена сломила ее: какое-то время ходили сплетни, что она очень несчастна. Но это не продлилось долго. Мэри-Бет вновь обрела свое хладнокровное спокойствие задолго до того, как дети вернулись из-за границы.

Нам известно, что у нее была короткая и бурная стычка с Карлоттой, когда та поступила в юридическую фирму «Берне, Браун и Блейк», где и работает до сегодняшнего дня. Но в конце концов Мэри-Бет смирилась с решением дочери работать «не на семью». Скромные апартаменты Карлотты над конюшней полностью отремонтировали, и она жила там много лет и могла отправляться на работу и возвращаться домой, не заходя в особняк.

Мы также знаем, что Карлотта каждый день разделяла трапезу со своей матерью – утром завтракала на задней террасе, когда погода позволяла, и ужинала в столовой в семь часов.

Если у нее спрашивали, почему она отказалась работать в фирме «Мэйфейр и Мэйфейр» вместе с сыновьями Джулиена, она обычно сухо и кратко отвечала примерно одно и то же: что, мол, стремилась к самостоятельности.

С самого начала своей карьеры она зарекомендовала себя как блестящий юрист, но не испытывала ни малейшего желания входить в зал суда, поэтому и по сей день она работает в тени своих коллег- мужчин.

Клеветники говорили, что она не более чем добросовестный клерк, умело подшивающий документы. Но доброжелательные свидетели указывают, что она стала главным стержнем фирмы «Берне, Браун и Блейк», что она единственная знает свое дело досконально и что с ее уходом фирма вряд ли найдет достойного кандидата на ее место.

Многие юристы Нового Орлеана отдавали должное Карлотте за то, что научились у нее гораздо большему, чем в университетах. Можно сказать, она начала как блестящий юрист по гражданским делам и продолжала им оставаться, присовокупив огромные и твердые знания законов ведения бизнеса.

Если не принимать во внимание конфликт с Карлоттой, жизнь Мэри-Бет текла по проторенной дороге почти до самого конца. Даже пристрастие к алкоголю Дэниела Макинтайра, видимо, не очень сказалось на ней.

Семейные предания гласят, что Мэри-Бет была чрезвычайно добра по отношению к Дэниелу в последние годы их жизни.

С этого момента и далее история Мэйфейрских ведьм переходит в историю Стеллы, но мы еще вернемся в свое время к смертельному заболеванию Мэри-Бет и ее кончине.