фитилек свечки, она погасила лампу, подняла повыше свечу и на минуту застыла, пристально глядя на бесформенный тюк возле камина и приставленные к нему ботинки.

Нет, они не были приставлены… Нет! Все также медленно она подошла к камину и кончиком туфли слегка толкнула ботинок, который чуть сдвинулся с места. Однако было совершенно очевидно, что его что- то держит, не давая упасть или сдвинуться дальше. Присмотревшись, Роуан увидела чуть высунувшийся из скрученного ковра край брюк, а между краем и ботинком блеснула белым кость человеческой ноги.

Парализованная ужасом, Роуан несколько мгновений смотрела на кость, потом перевела взгляд на продолговатый тюк, действительно оказавшийся скрученным в рулон ковром. Как только она вновь обрела способность двигаться, Роуан прошла несколько шагов в сторону противоположного края рулона и увидела то, что прежде оставалось скрытым от ее глаз, – тускло поблескивавшие темные волосы. Внутри рулона был мертвец! Причем пролежал он здесь очень долго. А вот и темное пятно на полу и такое же темное пятно на ковре, ближе к ногам, там, где засохли вытекшие из покойника соки. Она сумела разглядеть даже каких-то насекомых, попавших в эту липкую когда-то жидкость и высохших вместе с ней.

«Роуан, никогда не езди туда. Помни о том, что ты мне обещала. Не возвращайся туда, Роуан».

Откуда-то издалека, снизу, до нее едва слышно донесся голос Карлотты:

– Спускайся, Роуан Мэйфейр!

Роуан Мэйфейр… Роуан Мэйфейр… Роуан Мэйфейр…

Не в состоянии двигаться хоть немного быстрее, Роуан вышла из спальни и еще раз оглянулась на страшную находку – на завернутого в ковер покойника и торчащую из рулона тонкую белую кость. Потом резко захлопнула дверь и, пошатываясь, стала спускаться по ступеням.

Старуха молча ждала ее возле открытой двери лифта.

– Вы знаете, что я там нашла, – сказала ей Роуан. Она держалась за перила, чтобы не упасть. Свеча в дрожащей руке плясала, бросая отблески на темный потолок.

– Ты нашла там мертвеца, завернутого в ковер.

– Господи! Что же творилось в этом доме? Вы что, все сумасшедшие?

В свете лампы, горевшей внутри кабины лифта, Роуан видела, что Карлотта совершенно спокойна. Во всем ее облике чувствовалась даже некая отрешенность, если не сказать – безразличие.

– Следуй за мной, – повелительным тоном произнесла она. – Я показала тебе все, что должна была показать, но еще не все рассказала…

– О, рассказать вы должны мне еще очень и очень многое, – ответила Роуан. – И прежде всего вот что. Показывали ли вы все это моей матери? Я имею в виду кукол, жуткие сосуды и…

– Не я свела ее с ума – если тебя интересует именно это.

– Мне кажется, любой, кому пришлось вырасти в этом доме, нормальным человеком быть не может.

– Полностью с тобой согласна. Вот поэтому я и настояла, чтобы тебя увезли подальше отсюда. А теперь нам пора идти.

– Расскажите, что случилось с моей матерью.

Роуан следом за Карлоттой вошла в кабину и сердито хлопнула дверью. Пока лифт спускался, она внимательно изучала профиль стоявшей рядом женщины: «Стара, да, очень стара. Желтая, как пергамент, кожа, такая прозрачная, что под ней отчетливо проступают все вены. Тонкая, высохшая шея, кажущаяся совсем хрупкой… Хрупкой…»

– Расскажите, что все-таки с ней случилось, – повторила она свою просьбу, глядя в пол и не осмеливаясь больше в упор рассматривать Карлотту. – Не о том, как он трогал ее во сне, а о том, что произошло с ней на самом деле.

Лифт дернулся и остановился. Карлотта вышла первой.

Едва Роуан закрыла за собой двери, лампочка внутри погасла и все вокруг погрузилось в прохладную тьму, пахнущую сыростью и дождем. Входная дверь по-прежнему оставалась открытой, и можно было видеть, как поблескивают в свете уличных фонарей мокрые листья, и слышать доносившиеся снаружи тихие звуки южной ночи.

– И все же расскажите, что случилось, – в который уже раз попросила Роуан. Голос ее был тихим и печальным.

Они оказались в длинном зале. Карлотта шла впереди, опираясь на палку и указывая дорогу, Роуан молча и покорно следовала за ней.

Слабый свет свечи медленно плыл вместе с ними, но даже в этом свете можно было разглядеть некоторые детали, хотя большая часть их сейчас тонула в густой тени. Несмотря на царящее везде запустение, зал с его мраморными каминами и высокими зеркалами над ними, с окнами от пола до потолка был еще красив. Зеркала в противоположных его концах располагались одно против другого. Многократные отражения хрустальных люстр создавали своего рода анфиладу, уходившую в бесконечность. Роуан успела заметить и множество собственных отражений.

– Да, интересный эффект, – подтвердила Карлотта. – Эту иллюзию создал Дарси Монехан. Он сам купил и зеркала. Дарси готов был на все ради Кэтрин, ради того чтобы оградить ее от того зла, которое их окружало. Но он умер от желтой лихорадки – здесь, в этом доме. Кэтрин оплакивала его всю жизнь. А вот зеркала остались на своих местах, там, где распорядился укрепить их Дарси, – и на стенах, и над каминами.

Она со вздохом остановилась и обеими руками оперлась на палку.

– Все мы когда-то… каждый в свое время… отражались в этих зеркалах. Теперь вот пришла и твоя очередь… быть пойманной в них…

Роуан не ответила. Она с грустью размышляла о том, как хорошо было бы увидеть этот зал ярко освещенным, сияющим, рассмотреть резьбу на мраморе каминов и лепнину, украшающую потолок, вдохнуть свежий воздух, врывающийся в открытые окна и колышущий шелковые портьеры…

Карлотта подошла к ближайшему из двух боковых окон.

– Подними, пожалуйста, раму, – попросила она. – У тебя хватит на это силы.

Она взяла у Роуан свечу и поставила ее на маленький столик возле камина.

Роуан дотянулась до простого по конструкции замка и с удивительной легкостью подняла массивную, с девятью стеклами раму.

Окно выходило на затянутую сеткой террасу. Роуан с наслаждением и благодарностью вдохнула свежий, наполненный запахами цветов и дождя воздух теплой южной ночи и почувствовала, как легкий ветерок нежно касается ее лица и рук. Чуть сдвинувшись в сторону, она молча пропустила вперед подошедшую Карлотту.

Язычок пламени оставленной на столике свечи какое-то время боролся со сквозняком, но в конце концов сдался и потух. Роуан шагнула в темноту и вновь почувствовала знакомый уже одурманивающий сладкий аромат.

– Ночной жасмин, – пояснила Карлотта.

Плети вьющихся растений густо опутали перила террасы, их тонкие побеги и листья, словно крылышки бабочек, бились о сетку снаружи, а прекрасные белоснежные цветы светились во тьме.

– Вот на этой террасе много дней сидела твоя мать, – вновь заговорила старуха. – А внизу, на плитах, умерла ее мать. Она упала туда из окна комнаты, которая сейчас прямо над нами и которая когда-то принадлежала Джулиену. Это я загнала ее туда, к самому окну, и, наверное, вытолкнула бы из него собственными руками, не прыгни она сама. Я едва не выцарапала ей глаза, как когда-то и Джулиену.

Карлотта умолкла, всматриваясь в ночь сквозь проржавевшую сетку. Темные силуэты огромных деревьев четко вырисовывались на чуть более светлом фоне неба. Холодный свет уличных фонарей заливал ближнюю к ограде часть разросшегося сада и высокую траву давно не стриженных газонов. Он отражался даже от высокой спинки белого кресла-качалки, стоявшего на террасе.

И вдруг ночь показалась Роуан чересчур жуткой и даже зловещей, а сам дом превратился в ее воображении в мрачную черную бездну, готовую засосать ее в свою неизмеримую глубину. Как ужасно жить и умереть в таком доме, провести много дней и ночей в этих страшных запущенных комнатах, чтобы потом окончить свои дни среди мерзости, грязи и нестерпимой вони. Невыносимо! Внутри у нее все дрожало от отвращения, густой волной поднимавшегося к горлу, готового вот-вот лишить ее возможности дышать. Нет, это невозможно выразить словами. Ни ее чувства, ни степень той ненависти, которую она испытывала