сейчас к стоявшей рядом старухе.
– Это я убила Анту. – Голос Карлотты звучал глухо. Она стояла спиной к Роуан, и та с трудом разбирала тихо произнесенные слова. – Я убила ее, все равно как если бы действительно собственноручно выбросила из окна. Я желала ей смерти! Когда я вошла, она качала Дейрдре в колыбели, а он стоял возле нее, совсем близко… Он смотрел на малютку и заставлял ее смеяться! И она позволяла ему веселить свое дитя! Она разговаривала с ним и своим жеманным тихим голоском заверяла, что теперь, после смерти мужа,
И тогда я пообещала выцарапать ей глаза, если она не прогонит его. «Ты не сможешь видеть его, лишившись глаз, – сказала я. – И избавишь от этого зрелища свою дочь».
Карлотта замолчала. Потрясенная ее признанием, Роуан не проронила ни слова. Она неподвижно застыла в мучительном ожидании еще более ужасных откровений, прислушиваясь к приглушенным звукам ночи, доносившимся из сада.
– Приходилось ли тебе когда-нибудь видеть, как бьется о женскую щеку человеческий глаз, вырванный из глазницы и висящий лишь на нескольких окровавленных ниточках? – Голос женщины звучал глухо, но ровно. – Я выполнила свою угрозу. Она рыдала и всхлипывала, как малое дитя, но меня это не остановило. А когда она помчалась наверх, обеими руками придерживая выпавшее глазное яблоко, я бросилась следом. И ты думаешь, он хотя бы попытался меня остановить?
– Я бы попыталась, – ответила Роуан. – Скажите, зачем вы все это мне рассказываете?
– Затем, что ты хочешь знать, что случилось! А чтобы понять, что произошло с одной, необходимо знать, что произошло с той, которая была до нее. И еще. Я хочу, чтобы ты знала, что все это я совершила с одной-единственной целью: разорвать адскую цепь.
Старуха повернулась к Роуан лицом. Холодный белый свет уличного фонаря отразился в стеклах ее очков, превратив их в непроницаемые зеркала.
– Я совершила это ради тебя, ради меня, ради самого Господа Бога, если он таки существует. Я подтащила ее к открытому окну и заставила высунуться. «Посмотрим, – кричала я, – сумеешь ли ты увидеть его теперь, когда ты слепа! Сможешь ли заставить его прийти?!» И все это время твоя мать надрывалась от крика в своей колыбели. Мне следовало убить ее тогда же, пока Анта лежала бездыханная на плитах. Но Господь не дал мне смелости сделать это…
Она опять помолчала немного, потом слегка вздернула подбородок, и холодная улыбка чуть тронула тонкие губы.
– Я ощущаю твой гнев и осуждение, – сказала она.
– А разве в этом есть что-то удивительное? Карлотта опустила голову, и лицо ее оказалось в тени – свет теперь падал только на волосы, отчего они казались совсем белыми.
– Я не посмела лишить жизни столь крохотное существо, – устало проговорила она. – Не нашла в себе сил принести подушку и положить ее на лицо Дейрдре. Я вспомнила старинные легенды о том, как на своих шабашах ведьмы приносили в жертву детей и после размешивали в котлах младенческий жир. Мы, Мэйфейры, тоже ведьмы. Так неужели и мне суждено было принести в жертву это невинное создание? Нет, я не смогла уподобиться им и совершить такое злодеяние!
Конечно, он был уверен, что все произойдет именно так, что я не решусь… В противном случае он разнес бы этот дом в щепки, лишь бы не позволить мне…
Она не закончила фразу.
Роуан долго не могла прийти в себя. Она буквально задыхалась от переполнявших ее ненависти и гнева.
– А что вы делали с ней потом? – наконец спросила она охрипшим голосом. – Что еще вы делали с моей матерью, чтобы, как вы выражаетесь, разорвать цепь?
Карлотта не ответила.
– Я хочу знать! – настаивала Роуан.
– С самого раннего детства, – со вздохом заговорила Карлотта, глядя куда-то в сторону сквозь ржавую сетку террасы, – я уговаривала ее противостоять дьяволу, умоляла не смотреть на него, учила прогонять его прочь. И я выиграла эту битву! Вопреки всему – ее приступам меланхолии и безумной ярости, рыданиям и шокирующим признаниям в том, что она в очередной раз позволила ему лечь с ней в постель, – я выиграла! Но потом… Потом Кортланд изнасиловал ее. И мне не оставалось ничего другого, кроме как забрать тебя и сделать все возможное, чтобы она никогда не смогла тебя найти.
Я сделала все, чтобы помешать ей сбежать из дома и отправиться на поиски, а потом предъявить на тебя права и вернуть сюда, в этот дом, в мир безумия и порока. Если в клинике отказывались лечить ее электрошоком, я переводила ее в другую, а если и там не считали необходимым давать ей успокоительное, везла в третью, четвертую… и так далее. Я знала, что и как следует говорить, чтобы ее привязывали к кровати, назначали соответствующие лекарства или сеансы электрошоковой терапии. Я знала, как разговаривать с ней, чтобы довести до очередного приступа, заставить рыдать и биться в истерике…
– Все! Хватит! Я не желаю вас больше слушать!
– Почему? Ведь ты же сама требовала рассказать обо всем подробно. Так вот, когда она начинала стонать и метаться в постели, сгорая от греховного желания, я просила врачей применять электрошок…
– Прекратите!
– Иногда сеансы приходилось проводить дважды, а то и трижды в день. Меня не пугало, что она может не выдержать и умереть, – я просто не в состоянии была смотреть, как она стонет и извивается, и сознавать, что она всего лишь игрушка в его руках…
– Прекратите! Прекратите! Прекратите!!!
– Но почему? Ведь она до последнего своего дыхания принадлежала ему. И умерла с его именем на устах. Все, что я делала, я делала ради тебя, только ради тебя, Роуан.
– Прекратите! – Это было уже скорее яростное шипение, а не крик. Роуан вскинула и выставила вперед руки с растопыренными пальцами. – Прекратите! Я готова убить вас за те злодеяния, в которых вы только что признались. Да как вы смеете говорить о Боге и о жизни, вы, сотворившая подобное с девочкой, которая выросла в этом ужасном доме и превратилась в беспомощного инвалида! Боже праведный! И вы могли так поступить с несчастным больным существом! Да поможет вам Господь! Нет! Да обрушит он на вас свою кару!
Карлотта стояла потрясенная, с искаженным мучительной болью лицом. Но через несколько мгновений это выражение ушло – лицо сделалось непроницаемым, рот словно провалился, а круглые стекла очков, за которыми не видно было глаз, превратились в две матовые пуговицы.
Роуан со стоном вцепилась себе в волосы и крепко сомкнула губы, изо всех сил стараясь замолчать, сдержать выплескивающуюся из нее ярость, избавиться от раздирающей боли внутри, которая заставила ее согнуться едва ли не пополам.
– Будьте вы прокляты за свои деяния! – захлебываясь от гнева, выкрикнула она.
Карлотта нахмурилась и вдруг пошатнулась и выронила из рук палку. Она попыталась ухватиться за что-нибудь, сделала всего один неуверенный шаг вперед и, сумев-таки дотянуться до подлокотника кресла-качалки, медленно опустилась в него. Голова ее откинулась на спинку, рука соскользнула с подлокотника и бессильно повисла…
В тишине ночи слышны были лишь шорохи каких-то мелких существ в траве, шелест листьев и отдаленный гул мчавшихся по автостраде машин. Где-то простучал колесами поезд, и его свисток показался Роуан похожим на прощальный всхлип…
Безвольно уронив руки, Роуан застыла на месте, тупо наблюдая, как за ржавой сеткой покачиваются на фоне неба ветви деревьев. Доносившееся из сада кваканье лягушек стихло. По пустой улице проехала мимо ворот какая-то машина. Фары пронзили густую мокрую листву и на миг ярко осветили террасу.
Роуан видела, как лучи света скользнули по ее коже, потом выхватили из тьмы валявшуюся на полу палку и ногу Карлотты в ботинке с высокой шнуровкой, неловко подогнутую, словно вывихнутую или сломанную в лодыжке.
«Интересно, заметил ли кто-нибудь в этот миг мертвую женщину, сидящую в кресле, и высокую блондинку за его спинкой?» – отчего-то подумалось ей.
