не происходит.

– Зачем ты пришел? Я больше не хочу тебя! Между нами все кончено!

– Хочешь, Эмма. Я чувствую твое желание. – Его пальцы продолжали двигаться взад-вперед, терзая ее трепетную плоть; когда он сплел их, заполнив ее до отказа, она чуть не вскрикнула от восторга и нетерпения.

В следующий момент она едва не разрыдалась, негодуя на собственную слабость и бесстыдство. Ей захотелось вытолкнуть его руку, лишив себя взрыва чувств, к которому все шло, но было уже поздно. Сикандер сознательно довел ее до состояния, когда сопротивляться стало невозможно. Она слишком желала его, чтобы отвергнуть…

– Эмма, Эмма… – бормотал он, продолжая движения рукой, проникая все глубже. – Я хочу тебя! Ты мне нужна. То, что мы чувствуем друг к другу, неоспоримо. Мы принадлежим друг другу вопреки всему. Отдайся мне, Эмма! Черт, да не притворяйся ты!

Эмма стискивала зубы, пытаясь запретить телу повиноваться низменному инстинкту, руке – тянуться к его лингаму, губам – искать его губы. Она отчаянно боролась и… потерпела поражение.

С обреченным возгласом она уступила его настойчивости. На этот раз он овладел ею грубо, почти злорадно, и устроил безумную скачку, как дикий зверь, ополоумевший от похоти. Помимо собственной воли она торжествовала: ее ногти впивались ему в спину, зубы кусали его за плечи. Сначала вскрикивая, потом перейдя на хрип, она билась под ним, плотно обхватив ногами его поясницу, словно силясь вобрать в себя без остатка. Они вместе достигли оргазма – взрыва чувств, больше похожего на катастрофу, чем на радость. Эмма перестала себя ощущать отдельно от Сикандера – они превратились в одно целое. Их тела переплелись, дыхания смешались. Не отдавая себе отчета в происходящем, Эмма разрыдалась. Теперь ее сотрясали с головы до ног судороги плача. Сикандер приподнялся на локтях и уставился на нее. Какое-то время он молча наблюдал за ней. Потом, когда рыдания стали стихать, он начал ее целовать. Злясь на него и на себя и сгорая от стыда, она уворачивалась от поцелуев.

– Не надо, Эмма. Не отворачивайся. Умоляю, прости меня за то, что я не рассказал тебе о Лахри. Кто мог предвидеть подобную развязку? Я виню себя самого, а не тебя, не Сакарама, не того человека, который рассказал Лахри про нас с тобой. Случившееся – целиком на моей совести. Но то, что есть у нас, что нас связывает, – это такая мощь, такой магнит…

– Имя ему вожделение. Вожделение – не меньше, но и не больше. Не надо воображать того, чего нет.

– Ошибаешься, Эмма. Это нечто неизмеримо большее. Ты знаешь это и без меня!

Да, она это знала, но готова была умереть, только не признавать очевидное. Она отказывалась называть это любовью; это больше походило на одержимость. Она находилась во власти сильнейшего, испепеляющего желания, которому не могла воспротивиться. Лежа вот так в его объятиях, соприкасаясь с ним всем телом, она лишалась способности мыслить, а могла только чувствовать. Ее чувства были как накинутая на нее душная сеть, лишавшая свободы. Она могла бы покинуть Парадайз-Вью, но как освободиться от Сикандера? Он последует за ней, и где бы она ни находилась, найдет ее и будет обладать ею. Она принадлежала ему телом и душой.

– Останься со мной, Эмма. Дай мне еще один шанс. Дай шанс Индии! Отбрось память о неприятном, отбрось свою печаль. Оставь все это позади нас. Останься, Эмма, учи моих детей, учи меня. Позволь мне понять, как правильно тебя любить. Обещай, что останешься!

Ей почему-то было легче оттого, что сам он не дает ей обещаний. Она бы все равно им не поверила. Будущее не сулило никакой надежды, но, будь даже наоборот, ей не хватило бы отваги, чтобы строить планы и брать на себя обязательства… Однако для того чтобы его покинуть, тоже требовались отвага и сила, которых у нее не было. Уйдя от него, она стала бы в тысячу раз несчастнее.

– Хорошо, – прошептала она, признавая поражение. – Я останусь. Но только на время. Посмотрим, сможем ли мы быть вместе. Но ты взамен должен помочь мне найти Уайлдвуд! Я ведь за этим и приехала. Больше всего на свете мне хочется иметь собственный дом, землю, хочется независимости. Такова цена, которую я прошу за свое согласие остаться. Если у нас ничего не получится, у меня должен хотя бы появиться собственный угол.

– Ты же понимаешь, Эмма, что не сможешь жить одна в джунглях! К тому же Уайлдвуд тебе ни за что не найти. Цепляться за эти надежды – чистое безумие…

– И все же я попытаюсь. Дай слово, что ты мне поможешь. В противном случае я уезжаю. Слышишь, Сикандер? Я не останусь!

После длительного молчания он вздохнул и сказал:

– Хорошо. При первой же возможности мы отправимся на поиски. Надеюсь, ты не возненавидишь меня и не станешь осуждать, если мы ничего не найдем. Я заранее уверен, что так и будет.

– Я прошу твоей помощи, и только.

– Ты ее получишь. – Он медленно вышел из нее, растянулся рядом и по-хозяйски закинул на нее руку и ногу.

– А теперь спи, Эмма. Спи!

Эмма в изнеможении закрыла глаза и сразу уснула.

Утром ее разбудило хихиканье. Она испуганно открыла глаза и ощупала одной рукой кровать. Рядом никого не оказалось. Смех возобновился – совсем детский, озорной и ликующий. Натянув на грудь простыню, Эмма села и облегченно перевела дух: на ней была ночная сорочка. Ночью она ее так и не сняла, что было кстати: к ней пожаловали сразу двое гостей, прятавшихся в данный момент за красочной ширмой в углу.

За дверью раздался женский голос. Айя приоткрыла дверь и заглянула в комнату, после чего, кланяясь и бормоча извинения, вошла и огляделась. Эмма приложила палец к губам и указала кивком головы на ширму. Айя шагнула было туда, но Эмма покачала головой и жестом предложила ей выйти.

Айя повиновалась, пожимая плечами. Эмма спустила ноги с кровати, встала и на цыпочках двинулась к ширме. Дети выглянули из-за ширмы как раз в тот момент, когда она заглянула за нее с другой стороны. Виктория восторженно взвизгнула, выскочила из-за ширмы, подбежала к кровати и запрыгнула на нее.

Братишка последовал за ней. Они барахтались в постели, как игривые щенята, пока Виктория не