«Живи сегодняшним днем, Эмма! Настал новый день. Умойся и приготовься к дороге».

Отложив щетку и рубашку, Эмма вспомнила про кувшин с водой, не пригодившийся ей накануне вечером. Она нагнулась за ним – и вскрикнула: пустой кувшин лежал на полу. Разочарование сменилось ужасом, когда она подняла свой бесценный документ. Он был бесповоротно испорчен: вместо строчек она увидела растекшиеся пятна чернил. Написанное с обеих сторон уже нельзя было прочесть. Ее документ, описание владений, карта, все до одной буквы – все погибло!

Как это могло случиться? Кто это сделал? Сама она не могла зацепить кувшин. Значит, Сикандер? Она вспомнила, как он сбросил башмаки и стянул брюки, прежде чем улечься рядом. Беда могла случиться и сегодня утром, когда он подбирал свою одежду, прежде чем выйти. Кувшин могла опрокинуть и какая-нибудь мелкая тварь – ящерица или змея. Надо было быть осторожнее!

Непромокаемый чехол валялся на прежнем месте; даже не дотронувшись до него, она знала, что камни никуда не делись. Пострадала только самая главная ее драгоценность – документ.

Все пропало!

Ее охватило неодолимое желание увидеть Сикандера и поделиться с ним новостью о катастрофе. Он, правда, никогда не придавал ее документу значения – ну и пусть! Она должна была кому-то излить свое горе. Как тщательно она берегла эту бумагу, чего только не делала, чтобы она не пострадала, – все тщетно!

Кое-как одевшись, вся в слезах, она выбежала из палатки и бросилась на поиски Сикандера. Он оказался неподалеку; при ее появлении он протянул ей дымящуюся кружку. Но стоило ему увидеть ее лицо – и он помрачнел. Опустив кружку, он отвел ее в сторону от баньяна, под которым Сакарам колдовал над завтраком.

– Что случилось, Эмма? У тебя такой вид, словно ты лишилась лучшего друга. – Он понизил голос. – Надеюсь, ночь тут ни при чем?

Она так энергично замотала головой, что у нее рассыпались волосы.

– Вот, посмотрите! – Она протянула ему бумагу с расплывшимися чернилами. – Все, что осталось от документа.

– Что это? – Он поставил свою кружку на ящик, взял у нее смятый листок и попытался его разгладить. – Это твой документ на владение Уайлдвудом? Что с ним произошло? Я думал, он лежит у тебя в непромокаемом чехле. Неужели он так вымок во время вчерашней переправы?

– Нет. Вчера вечером он был в полном порядке, только уголки отсырели. Я вынула его, чтобы просушить, но потом, ночью, кто-то, видно, опрокинул на него кувшин с водой и… Ты сам видишь.

У нее задрожали губы, казалось, она вот-вот разрыдается. Ей очень хотелось по-детски выплакаться, но ее натура восставала против такой слабости.

Выражение лица Сикандера свидетельствовало, что он ей сочувствует. Синие глаза глядели огорченно. Еще в них мерцал огонек понимания, словно до него только сейчас дошло нечто важное.

– Эмма! Эмма, любимая, прости меня! Это наверняка моя работа. Я искал в темноте башмаки и опрокинул кувшин. Я помню какой-то звук… Я не обратил внимания, только испугался, как бы шум не разбудил тебя.

– Я ничего не слышала. Никакой твоей вины здесь нет, можешь не просить прощения. Откуда тебе было знать, что я оставила такую важную вещь на полу!

– Эмма… – Он шагнул к ней, словно желая обнять, но, вспомнив про Сакарама, сделал шаг назад и покачал головой. – Я знаю, какие надежды ты возлагала на этот документ. Отлично понимаю твои чувства. Что с того, что бумага не имела силы? Ведь это – завещание твоей матери. Неудивительно, что ты так расстроена.

Он все понимает! Ей сразу стало лучше. Она опять была счастлива. Еще не все потеряно.

Покосясь на Сакарама, Сикандер осторожно взял ее за руку:

– Как мне тебя жаль, Эмма!

Она нашла силы улыбнуться сквозь слезы:

– Чего я, собственно, убиваюсь? Я ведь помню документ наизусть и все равно могу продолжать поиски Уайлдвуда. Если я его найду – то есть когда найду, – можно будет обратиться к властям. Я объясню им, что произошло, и потребую, чтобы они изучили свои архивы. Если они спросят, кто может засвидетельствовать, что у меня был документ, я укажу на тебя. Ты его видел и читал.

– Конечно, я тебе помогу, Эмма, во всех твоих начинаниях. Но что бы мы с тобой ни предприняли, пользы от этого не будет: ведь Уайлдвуда больше не существует. Теперь перестал существовать и оригинал документа на владение им. Лучше оставь эту безумную затею!

– Но Уайлдвуд мой! Раньше он принадлежал возлюбленному моей матери, который передал его ей, а она – мне. Да, возлюбленному. Я больше не боюсь об этом говорить. У моей матери был любовник, майор Иен Кастлтон.

– Майор Кастлтон? – переспросил Сикандер.

Это имя показалось ему знакомым.

– Да. Ты о нем слышал? – Эмма оживилась.

– Боюсь, что нет. Наверное, этот Кастлтон был британцем?

– Не только. – Теперь Эмма могла быть полностью откровенной с Сикандером. – Еще он был моим отцом. Настоящим отцом, хотя я росла как дочь сэра Генри Уайтфилда. Теперь ты понимаешь, почему Уайлдвуд так для меня важен. Это единственное, что я унаследовала от родителей, не считая горстки драгоценностей. Сэр Генри всегда подозревал, что я ему не родная дочь, и плохо ко мне относился. Умерев, он оставил мне один шиллинг. Долго жить, распродавая драгоценности, я бы не смогла, поэтому у меня не было другого выбора, кроме как отправиться в Индию и заявить о своих правах наследницы. Для меня это единственная возможность обрести независимость и получить хоть какие-то средства к существованию.