– Сюзанна? – спросил Роланд
– Пока жива.
– Миа?
– Пока контролирует тело.
– Младенец?
– Пока в животе.
– Джейк? Отец Каллагэн?
Эдди остановился у выезда на шоссе, посмотрел налево, направо, только потом повернул.
– Ничего. Их я не слышал. А ты?
Роланд покачал головой. Джейк, оказавшийся где-то в будущем, под защитой бывшего католического священника и ушастика-путаника, не давал о себе знать. Но Роланд надеялся, что у мальчика все в порядке.
На тот момент ничего другого ему не оставалось.
Строфа 10. Сюзанна-Миа, раздвоенная девочка моя
«Джон Фицджеральд Кеннеди умер сегодня во второй половине дня в Парклендской мемориальной больнице».
Этот голос, этот скорбящий голос: голос Уолтера Кронкайта, из сна.
«Последний стрелок Америки мертв. О, Дискордия!»
Когда Миа выходила из номера 1919 нью-йоркского отеля «Плаза-Парк» (вскорости ему предстояло стать отелем «Королевский ООН-Плаза», проектом «Сомбра/Норд сентр», о, Дискордия), Сюзанна впала в обморочное состояние. А обморок перешел в жуткий сон, наполненный кошмарными новостями.
Следующим она услышала голос Чета Хантли, одного из ведущих программы «Хантли-Бринкли рипорт».[71] Но голос этот, она не могла понять, как такое могло быть, принадлежал и ее шоферу, Эндрю.
– Дьем и Нгу мертвы, – сообщает голос. – А теперь спускайте псов войны, начинается сага скорби; путь отсюда до Иерихонского холма вымощен кровью и грехом. Ах, Дискордия! Дерево смерти! Приходи, жатва!
«Где я?»
Она оглядывается и видит бетонную стену, исписанную именами, фамилиями, слоганами, ругательствами. Посередине большими буквами приветствие, оно сразу бросается в глаза тому, кто сидит на койке: «ПРИВЕТ НИГГЕР ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ГОРОД ОКСФОРД ПОСТАРАЙСЯ НЕ ОСТАТЬСЯ ЗДЕСЬ ПОСЛЕ ЗАХОДА СОЛНЦА».
Промежность слаксов влажная. Трусики просто мокрые, и она вспоминает, почему: хотя поручителя под залог уведомили заранее, копы держали их в камерах, как могли, долго, со смехом игнорирую просьбы выпустить в туалет. В камерах-то не было унитазов, раковин, даже жестяных ведер. И не требовались семь пядей во лбу, чтобы догадаться, почему: от них ждали, что они надуют в штаны, покажут свою животную сущность, наглядно продемонстрируют, что они – люди низшего сорта, и, похоже, в какой-то момент она надула, она, Одетта Холмс…
«Нет, – думает она. – Я – Сюзанна. Сюзанна Дин. Меня вновь схватили, я снова в тюрьме, но я по- прежнему Сюзанна Дин».
Она слышит голоса, которые звучат в отдалении, не в соседних камерах, голоса, которые олицетворяют для нее настоящее. Она может предположить, что доносятся они из телевизора, который стоит в комнате охраны, но такого просто быть не может. Или это чья-то дьявольская шутка. Иначе с чего Френку Макги говорить, что брат президента Кеннеди, Бобби, мертв? С чего Дейву Гарроуэю из информационной программы «Сегодня» говорить, что маленький сын президента Кеннеди мертв, что Джон – Джон! – погиб в авиакатастрофе? Как же это ужасно, слышать такую чудовищную ложь, сидя в вонючей тюрьме маленького городка на Юге, когда мокрые трусики липнут к телу. И почему «Бык» Боб Смит из «Хауди-Дуди»,[72] кричит: «Веселитесь детки, Мартин Лютер Кинг мертв»? А дети кричат в ответ: «Каммала – кам – ше! Нам твоя речь по душе! Лишь мертвый ниггер бывает хорошим, убьем одного вечерком!»
Поручитель скоро придет. Она должна держаться за эту мысль, как за спасительную соломинку. Должна.
Она подходит к решетке, хватается за прутья. Да, это город Оксфорд, все точно, она опять в Оксфорде, двое мужчин убиты под светом луны, и кто-то должен как можно скорее расследовать это убийство. Но она собирается выбраться отсюда, улететь, улететь далеко, улететь домой, а вскоре перед ней откроется
