умирает. Он хотел умереть.

Но Луиза будет жить. Конечно, остались пустоты, разрывы, но они заживут, и она не запомнит их. Для нее он никогда не существовал. Но она будет жить, и при поддержке снова станет нормальным, дееспособным, невредимым человеческим существом.

Он встал, шатаясь. Еще одно.

Чтобы подняться по ступенькам, он потратил почти всю энергию, которая в нем оставалась. Чердак был заперт, но у него был ее ключ. Он воспользовался им и вошел в комнату, где начался их роман. Мольберт и холст были здесь, безмолвно ожидая ее руки, ее присутствия. Он почти видел ее здесь – волосы, стянутые назад, следы краски на лице.

Он стоял очень-очень долго, пригвожденный к месту эмоциями. Но слишком поздно. Дело сделано.

Он пересек комнату, встал, где стояла она, работая, и наконец посмотрел. Работа была завершена, и это был он. Он медленно рухнул на колени, почти

что в молитве.

Потому что это был он. Все, чем он был.

Как удалось ей это лишь с помощью красок и кисти?

Лицо, что смотрело на него, было одиноким и страдальческим. И – да, тут была и жестокость, и холодная воля. Она разглядела это. Она все поняла. Но она также увидела и сострадание, которое он прятал, и любовь, что стала такой сильной, его глубочайшие мечты и самые бездонные раны, не зажившие с самого детства. Мальчик, мужчина, мучитель, убийца, поэт, возлюбленный, ненавидевший, боявшийся и надеявшийся. Все здесь, в мазках любящей кисти.

Она поняла все главное о нем и все-таки любила его.

Он и раньше знал скорбь. Но такой он не знал никогда. Звук, исторгнутый им, был ему даже незнаком – какой-то скулящий плач.

– Что я наделал?

Он ошибался. Луиза последовала бы за ним куда угодно и любила бы его. Она никогда бы его не предала.

Он взял банку со скипидаром и вылил на картину. Поднес к ней зажигалку и стоял, наблюдая растворяющееся в пламени лицо, проклятую душу, сгорающую в аду.

Когда оно стало пеплом, он затоптал догоравшее пламя, и дым ел ему глаза. Убедившись, что все погасло, он спустился вниз и взял свои документы.

Он проверил пульс Луизы. Тот был слабым, но равномерным.

Он хотел сказать что-нибудь. Он не смог. У него сжалось горло. 'Я люблю тебя,' – передал он, зная, что это ничего не значит.

Засунув бумаги подмышку, он открыл дверь и вышел в ночь.

Час спустя Жерар начал серьезно беспокоиться о том, что может предпринять Гарибальди. Поначалу он ругался с Шиган и ее людьми, затем погрузился в мрачное молчание.

Теперь его начала бить дрожь.

Жерар ведь был прагматиком. Он с самого начала предвидел, как все выйдет, и результат его не удивлял. Что его удивило, так это арест Гарибальди. EABI могли не понравиться его действия, но там должны были понимать, что не смогут предъявить ему никакого серьезного обвинения. Арест, должно быть, имел единственной целью досадить Гарибальди.

Это сработало, и, возможно, слишком хорошо. Теперь с каждой минутой бывший офицер безопасности дозревал до попытки совершить что-нибудь опрометчивое.

Было ли это тем, чего они хотели? Они не надели ему наручников или что-нибудь в этом роде. Казалось, за ним никто не следит. Но они были телепатами, так что лучше, чем Жерар, знали, что Гарибальди вот-вот взорвется. Предоставляли ли ему подходящий случай повеситься?

Он подошел туда, где сидел кипевший Гарибальди.

– Они дают ему ему уйти, – тихо проговорил Гарибальди. – Нарочно, специально.

– Кажется, они владеют ситуацией.

– Они проделывают телодвижения, охотясь за привидением. Вы наблюдали за ними? Они знают, что охотятся за привидением. Шиган, во всяком случае.

– Думаете, она и есть его агент?

– Одна из них. Их может быть больше. Черт, они все могут быть ставленниками Бестера.

– Как это возможно? Я думал, их всех проверяли.

Томпсон – в нескольких шагах рядом – кивнул.

– Разумеется. Но это может быть чистой проформой. Кроме того, не представляется невозможным подготовиться отвечать правильно – или быть подготовленным кем-либо таким сильным, как Бестер.

– Или, может, рыба тухнет с головы, как это всегда было.

– Я в это не верю, – сказал Томпсон. – К тому же, кое-кого из этих людей весьма волнует поимка Бестера – я это чувствую. Он хороший раздражитель для молодого поколения тэпов.

– Ты их просканировал?

– Они источают это. Но насчет Шиган вы правы. Она что-то замышляет. Это ее тоже переполняет.

– Они разогнали западню и оттянули всех ваших людей с улицы. Вы понимаете, что это означает.

Жерар кивнул.

– Конечно. Это означает, что он все еще на Пигаль, заметает следы.

– Но это не продлится долго, – Гарибальди еще больше понизил голос. – Нам нужно вырваться отсюда.

Жерар усмехнулся.

– Мистер Гарибальди, сию минуту я ценю только две вещи. Одна из них – моя жизнь, вторая – моя работа. Я определенно не желаю рисковать ни одной из них.

– Томпсон?

Молодой человек колебался.

– Как насчет того звонка вашему адвокату? Ваше освобождение не может занять много времени.

– Не должно занять, – хмыкнул Гарибальди. – Ровно столько, чтобы Бестер исчез. К чему бы еще им меня арестовывать? Зачем им держать меня здесь?

– Следствие выяснит, что произошло, – сказал Жерар. – Шиган и ее шайку, разумеется, раскроют.

– Я бы за это не дал ни гроша, – сказал Гарибальди. – Это должно случиться сейчас, а не позже, – он кивнул Томпсону. – Ты действительно думаешь, что остальные из этих ребят верные?

– Я бы поручился за это жизнью, – сказал Томпсон.

– Рад это слышать, – отозвался Гарибальди.

– Что вы…

– Эй! – заорал Гарибальди. – Я хочу снова позвонить моему адвокату. Кто-нибудь, принесите мне телефон.

Шиган повернулась к нему от своего 'бдения' у мониторов с хмурым видом.

– Ну и звоните ему.

– Вы забрали мой коммуникатор. Мне он нужен обратно.

Она неприятно осклабилась.

– Сожалею, вам не разрешено пользоваться коммуникатором. Звоните по телефону.

– У меня его нет. Поэтому у меня и был коммуникатор.

– Как все запущено.