чересчур чистое. И ничто в нем не объясняет, почему человек вашего происхождения и состояния прибыл сюда, поселился в маленьком отеле и принялся писать газетную колонку.

– Я думал, речь не обо мне?

– Я этого не сказал, мистер Кауфман. Я сказал, речь не о моих чувствах к Луизе. Может, вы и правы – необычное поведение Джема и ваше прибытие могут быть абсолютным совпадением, но я прибегаю к совпадению как объяснению чего-либо, лишь когда не могу объяснить это никак иначе. Вы можете помочь мне исключить кое-какие возможности, прояснив, зачем вы появились здесь и почему остаетесь.

Бестер мотнул головой.

– Я думал, вы патрульный, а не детектив.

Люсьен помолчал немного, затем вздохнул.

– Да. Так и есть. То, что я делаю сейчас… это не по службе. Расследование ведется. Детективом из нижнего города и агентами кое-каких служб. Они снова заинтересовались Джемом. Они обыскивают его старую квартиру, опрашивают его приятелей. Они и со мной разговаривали, конечно, так как этот район – мой участок. Вот в чем суть, мистер Кауфман – я всегда думал, что вы как-то приложили руку к тому, что случилось с Джемом. Друг в шайке, старые преступные связи, что-нибудь. На самом деле, мне было все равно. В округе стало лучше без него, и расследование не пошло дальше, когда выяснилось, кто он был и что он был за личность.

Но сейчас они копают глубже. А Луиза влюблена в вас – да, это всем известно. Я не хочу увидеть ее страдающей, и не хочу ее впутывать. Я уверен, что она не может быть с этим связана, потому что знаю ее, знаю много лет. Но этот детектив из нижнего города, он не знает ее. И когда они выяснят все факты, они станут подозревать вас, как и я. И они станут подозревать Луизу, потому что она выиграла от этого. Если вы вляпались в это, мистер Кауфман, это повредит Луизе…

– Но вы же подоспеете, чтобы собрать осколки, не так ли?

– Это повредит ей, – продолжил Люсьен упрямо, – а она уже достаточно настрадалась. Но хуже того, она может в итоге заплатить за ваше преступление.

– Какое преступление? – вскинулся Бестер. – Это все в вашем воображении.

– Тогда почему бы вам не ответить на мои вопросы?

– Потому что они – личные.

Люсьен ничего не сказал, но смотрел недоверчиво.

– Послушайте, – сказал Бестер, – вы можете этого не понимать, но мне восемьдесят два года. Не лучший возраст, чтобы осознать, что всю жизнь был на ложном пути. Сколько я еще проживу? Десять лет? Двадцать? Тридцать-сорок, если повезет. Я хочу прожить упущенную жизнь, офицер д'Аламбер. Я хочу смеяться, и делать то, что нравится, и греться на солнышке. Я видел сотню планет, и я хочу позабыть их все.

Впервые я приехал в Париж в пятнадцать лет. Пятнадцать. Помните, каким потенциалом вы обладали в пятнадцать лет? Сколько было в вас всего, сколько бутонов, ожидавших лишь подходящего дождя, чтобы расцвести? Я тогда влюбился в этот город. Что же я сделал со всем этим? Ничего. Я растерял все, что было во мне важного, промотал, приносил в жертву идолам успеха, пока все что я любил и ценил, не умерло.

Это происходит с каждым, я полагаю, но большинство людей заполняют эти пустоты в своей жизни, заводя новых друзей, новую любовь. Я – нет. Планируй я умышленно стать унылым одиноким стариком, я не мог бы сделать это лучше. И вот однажды я увидел это. Я принял истину и возвратился сюда, и шел, пока не увидал здесь что-то интересное. Я не знал этого, но я полюбил Луизу в тот момент, когда она заговорила со мной. Мог ли я знать? Я забыл, что такое любовь. Я даже не мог себе представить. Сейчас… – он осекся, придавая своему лицу убедительное выражение 'на грани слез'.

Он снова поднял глаза на офицера, стоявшего молча. Бестер знал, почему. Знакомясь с человеком, Бестер ментально обследовал его, снимая слепки с мыслей, поступков, подходящих и неподходящих слов, помыслов и интонаций. Он выбирал слова осторожно, почти филигранно. Он знал, что д'Аламбер разделяет многие из этих чувств, знал, что тот не может помочь, но симпатизирует. Как раз сейчас офицер видел себя лет через сорок, одинокого, в поисках неуловимой истины, любви.

– Послушайте, я бы не сказал, что не желал Джему зла, – сказал Бестер тихо. – Я не сказал бы, что сожалею о том, что с ним случилось. Но если вы не желаете Луизе страданий, представьте, что чувствую я. Она – первое человеческое существо, что я любил с тех пор, как вы родились на свет. Это особенная любовь, офицер д'Аламбер, какую, я искренне надеюсь, вам никогда не представится случай постичь. Но если доведется, я могу лишь надеяться, что вы испытаете ее с кем-то столь же дорогим, как Луиза.

Двое мужчин стояли тут, на улице, лицом к лицу. Затем полицейский медленно кивнул.

– Я подозрителен по натуре, – наконец сказал д'Аламбер, – этого не исправить. И вы правы, я любил… люблю… испытываю чувства к Луизе. Также я достаточно догадлив, чтобы понимать – она никогда на них не ответит, – он прямо взглянул Бестеру в глаза. – Я не хочу помогать им, не укажу им на это место, но они придут. Возможно, я верю вам – насчет того, что вы ничего не делали с Джемом. Но они еще придут переворачивать камни. Когда переворачивают камни, обычно находят под ними что-то неприятное. Надеюсь, вы готовы к этому, и надеюсь, Луиза тоже.

– Моя совесть чиста, – ответил Бестер. – Они могут придти спрашивать что хотят.

– Для меня облегчение слышать это. Ну, счастливо, мистер Кауфман. – Он протянул руку.

Бестер пожал руку и улыбнулся.

– Надеюсь, однажды вы станете доверять мне и порадуетесь за меня.

– Как и я, – ответил полисмен. – Это могло бы сделать меня лучше.

Бестер запыхался, когда начал подниматься по ступенькам в свою комнату. Дело было не в ступеньках. На этот раз он был рад, что Луизы нет поблизости. Они с сестрой посвятили день путешествию по стране и должны были вернуться поздно вечером.

Почему расследование возобновили? Могли они как-то связать его с Джемом? Что, если кто-то видел его входящим и выходящим из квартиры головореза?

Поднявшись наверх, он налил себе стакан портвейна – успокоить нервы, но продолжал слышать голос Гарибальди по телефону.

'Я иду за тобой.'

Он швырнул стакан в стену, подавив желание закричать. Стакан разбился, и вино потекло по стене, как разбавленная кровь.

'О, великолепно. Луиза это заметит.'

Он пошел в ванную, окунул тряпку в холодную воду и попытался оттереть стену. Но, конечно, она не стала чистой. Цвет разошелся до розового, но всякий, войдя в комнату, увидел бы это, все еще…

…а теперь обои стали рваться.

Что он сделал неправильно?

Но это был глупый вопрос. Он сделал неправильно все. Приехать на Землю, влюбиться – да, влюбиться.

Если бы он просто пошел дальше, оставив Джема делать то, что он делал, он бы не попал в эту беду. Если бы он не стал разыгрывать туриста, как какой-то слабоумный мальчишка, он никогда бы не пришел на Эйфелеву башню и не увидел Жюстина снова. Или, если бы он увидел его, он бы просто вычистил ему память и покинул город, покинул проклятую планету, направился бы прочь, туда, где безопасно…

Его сердце стучало молотом, чересчур сильно для старого человека. Он сел на кровать, опустив лицо в здоровую ладонь, упершись сжатой до белизны суставов рукой в колени.

– Это ты сделал со мной, Байрон? Ты все еще тут? Это ты со мной сделал?

В этом имелась определенная доля смысла. Это было, как будто часть его подготовила все это, планируя загнать его в угол, начертив по вселенной большие яркие стрелки с надписями, кричавшими: 'Вот Альфред Бестер! Вот!'

– Байрон?

Но Байрона не было с той ночи, как он отпустил его.

Значит, проблема была в нем, Альфреде Бестере.

Нет, проблема была с мирозданием. Как могло мироздание – раса, которой он так верно служил, несмотря на их ненависть к нему – даже помыслить об этом? Часть его отказывалась поверить в это. Часть почему-то воображала, что все это прекратится, если он достаточно старательно притворится.