— Кому нужна эта война? Ради кого страдаем?

— Ясное дело — ради буржуев.

— Верно. Мы кровь проливаем, а буржуи карманы набивают.

— А мы что — в убытке? Гляньте, сколько у нас скота расплодилось, — смеялся какой-нибудь шутник, поддёв концом штыка выброшенную кем-то нательную донельзя грязную, обовшивевшую рубаху. — Стадами бродят, как у киргизов — курдючные овцы…

— Эй-эй! Не тряси тут рубахой, казак яицкий. Скотов своих на нас натрясёшь. Кинь в огонь…

— Чего боишься-то? У тебя ж они тоже, поди, водятся.

— Водятся, да не такие. У моих левое ухо справа пришито…

Во взвод частенько заглядывал солдат Тихон Иванов, служивший в этой же роте. Он заводил самые опасные разговоры.

— Вы, братцы, небось, все домой хотите, — заговорил он однажды, сворачивая цигарку. — И германцы, оказывается, того же хотят. Надоела, говорят, война. Им надоела, и нам надоела. Дома жёны и ребятишки раздеты-разуты, с голоду пухнут. Так какого лешего воюем? Кто нас заставляет? Смекните сами. Смекнули? Хорошо! Что ж дальше делать? Вот у тебя в руках винтовка. Большевики говорят: поворачивай её дулом назад, наставь в пузо тому, кто заставляет воевать… Лишь тогда, когда власть возьмут в свои руки рабочие и крестьяне, с войной будет покончено. Знаете, кто это сказал?

— Кто?

Тихон ответил, понизив голос:

— Ленин, вождь большевиков. Вот я вам принёс кое-что почитать…

Александр делал вид, будто ничего не слышит и ничего не видит. Поначалу он не пресекал большевистскую агитацию из-за душевной своей усталости. А когда узнал, что Иванов — оренбуржец, заговорил с земляком и сделал вывод: Тихон — смелый солдат и умница, прекрасно разбирается в обстановке, ясно знает, чего хочет. Беседовать с ним было интересно. И надо ж: этот простенький с виду солдат на многое открыл глаза ему, офицеру!

Однажды Александр услышал, как Тихон сказал солдатам: «Подпоручик — свой человек», — и это его обрадовало. Тихон же спас Александру жизнь, вытащив его, раненого, с поля боя. И вот как раз тогда, когда Иванов, задыхаясь, тащил его на себе, на Александра нахлынуло страстное желание выжить. Выжить и вернуться домой.

Доктор Антонов ошибался, считая Кулагина женатым. Александр обвенчаться не успел, была лишь помолвка с девушкой, которую он любил. Перед его уходом на фронт они обменялись обручальными кольцами. Александр берёг кольцо своей Софьюшки как зеницу ока, носил его на пальце, что и ввело доктора в заблуждение.

Лицо сестры милосердия, перевязывавшей рану Сунагата, показалось ему настолько знакомым, что, удивившись, он даже перестал морщиться от боли. «Вроде бы — Люси, — подумал он. — Как, она сюда попала? А может, не она?..»

Ему вспомнилось, как дочь управляющего в белоснежном платье, нарядная, высокомерная, проезжала с отцом в мягкой коляске по улицам заводского посёлка. И вот она — рядом со смертью. Никак это в голове не укладывалось. «Ладно, мы — чёрная кость, но она-то почему здесь? Нет, наверно, это не она. Бывают же очень похожие друг на друга люди…», — размышлял Сунагат.

— Ну, солдатик, как себя чувствуем? — спросила сестра, закончив перевязку.

Сунагат не ответил. Ещё раз внимательно взглянул ей в лицо.

— Ваша фамилия — Вилис?

— Да, Вилис…

Разговор на этом прервался, санитары понесли Сунагата в палату. А вскоре у него начался жар, он впал в беспамятство, забормотал в бреду что-то несвязное.

— Эй, Киньябызка, поди сюда. Послушай — кажись, этот парень по-вашему бормочет, — поз вал лежавший рядом с Сунагатом пожилой солдат.

Киньябыз вытянул из-под кровати костыли и приковылял к новичку.

— Вот тебе на! Так это ж парень из наших краёв, он у меня однажды переночевал…

Дня через два Сунагату полегчало, он немного поел. Увидев улыбающегося во весь рот Киньябыза, тоже узнал его. Нежданная встреча обрадовала обоих.

Разговорились. Сунагат объяснил, какие обстоятельства привели его тогда в Саитово и почему он соврал, будто бы родом он — с Яика. Услышав название его родного аула, Киньябыз просветлел:

— А ведь я знаю ваш аул, доводилось бывать в Ташбаткане!

— По какой нужде?

— Мы возили чугун из Зигазов в ваши края, на пристань. Останавливались в Ташбаткане чаю попить. Постой, как же звали человека, к которому последний раз заехали? Вроде Ахмади…

— Ахмади? Который? Богатей?

— Нет, бедняк. Дом у него на Верхней улице, на бугре стоит.

— А-а… Значит, Ахмади-бугорок.

— Должно быть, он… Да! На подъезде к Ташбаткану приключилась история: встретились мы с двумя людьми, которые везли в санях мертвеца. Верней сказать, это мы сначала подумали: мёртвый. Спрашиваем, что да как. Говорят — деревом в лесу пришибло…

— Рассказывай, рассказывай! — заинтересовался Сунагат. — Что было дальше?

— Так что ж дальше… Ну, эти ехали с нами некоторое время. Остановились мы, дали лошадям передохнуть. Тут бедняга, которого мёртвым посчитали, вдруг застонал, — открыл глаза и заговорил. Что я, говорит, тебе, Исмагил, плохого сделал, за что ж ты так?.. Ещё он кого-то назвал, но я не расслышал, позади других стоял. В обозе шёл один урыс из соседней с вами деревни, так он оказался знакомым этого бедняги и больно его жалел. Вот забыл название деревни-то, но рядом она с вашим аулом…

— Сосновка?

— Да-да… Сосновка, должно быть…

— Урыса как звали?

— Не знаю, не запомнил.

— А в Ташбаткане вы кому-нибудь про это рассказывали?

Киньябыз, почувствовав в голосе Сунагата волнение, взглянул на него с некоторым удивлением.

— Нет, не рассказывали. Мы ж ненадолго заехали. На обратном пути и вовсе, не остановились. Потом пошли бураны, дорогу занесло, и я в извоз больше не ходил… А что, или тебя это касается?

— Так деревом-то дядю моего, отцова брата, придавило, — вздохнул Сунагат.

Рассказ Киньябыза растревожил его. Он лежал, глядя в белый потолок, вновь и вновь обдумывал слова, сказанные Вагапом перед смертью. Чем его обидел Исмагил? А может быть, дерево тут не при чём, виновник смерти — Исмагил? Но, в самом деле, за что ж он так?.. За что мог поднять руку на человека, вместе с которым, считай, всю жизнь работал бок о бок? Странно…

Сунагат от этих мыслей разволновался, у него усилился жар, перед глазами всё поплыло, закружилось, опять начался бред. Потом он притих, заснул, но ненадолго — разбудила боль. Пришёл в себя, и снова все мысли сосредоточились на вопросе, что же там, в лесу, произошло. Вопрос этот не давал покоя, тут была какая-то тайна. И чем дольше Сунагат думал о ней, тем больше разрасталось подозрение, павшее на Исмагила, превращаясь в уверенность в его вине. «Может быть, этот русский из Сосновки знает больше, чем Киньябыз? Кто он?» — думал Сунагат.

Как ни медленно тянулось время в госпитале, день уходил за днём. Киньябыз, у которого раненая нога уже заживала, всё чаще прогуливался по палате, постукивая костылями по залитому цементом полу. Он то и дело наведывался к койке Сунагата, лишённого возможности двигаться, старался хоть чем-нибудь помочь, подбодрить, заботился, как о брате родном.

Уходил Киньябыз гулять и в коридор, перезнакомился там со многими выздоравливающими, а подпоручик Кулагин сам подошёл к нему — узнал солдата своей роты. И Киньябыз, конечно, знал его, даже то знал, что подпоручик родом из Стерлитамакского уезда.

— Ваше благородие, а тут ещё один наш земляк лежит, — сообщил Киньябыз офицеру. — Зовут Сунагатом, по фамилии — Аккулов.

— Аккулов? Сунагат Аккулов, говоришь?