Драчунов развели, усадили — запыхавшихся, побагровевших — на свои места. Самигулла с победоносным видом вытер полой бешмета пот со лба, выкрикнул:
— Ну что — получил? Ишь ты, нашёл вора!
Ахмади, однако, тоже не считал себя побеждённым. Он отозвался мстительно:
— А ты вор и есть! И деды-прадеды твои были воры.
— Ты могильный прах не трогай, гад! Ты вот меня попробуй тронь!
— Ещё трону! И не так, как ты…
— Слышите — стращает! В суд, что ли, подашь? Айда, подавай. И мы не безъязыкие, найдём, что сказать!
— С тобой, голодранцем, и разговаривать не стоит. У тебя, как рот разинешь, все потроха видать. Тьфу!
Ахмади встал, плюнул и демонстративно ушёл со схода.
— Ты своим богатством, нажитым чужим по том, не чванься! Ещё встарь было сказано: не велик от неправедного богатства прок, оно не на долгий срок, — прокричал вслед Самигулла.
Народ группками начал расходиться по домам.
— Ловко отделал Самигулла твоего тёзку, а? — сказал Апхалик Ахмади-кураисту. Идти им было в одну сторону.
— Что заслужил, то и получил.
— Теперь пожалеет, что сболтнул.
— Запомнит урок.
— Через кого же он этот слух пустил?
— Да через жену, через кого же ещё? У неё ж рот — во! Как будто лопатой прорубили.
— И язык змеиный. Ахмади, говорят, сам её побаивается. Крепко она его держит.
— Ну, это ладно… Вот жалко Киньягулову гречиху. Бедняга, кажется, весной последнее отдал, чтобы полоску ему вспахали. И на тебе — потрава!
— Хе-хе… Потравы-то не было. Я ж понятым ходил, видел: там две или три лошади через полоску прошли, немного наследили. Просто нашёлся повод пощипать богатеев.
— А-а… Тогда ущерба, значит, нет.
— А Ахмадиеву изгородь, думаю, Самигулла нарочно свалил. Не похоже, чтоб скотина об неё тёрлась.
— С него станется: сумасброд же…
— И верно. Вон ведь давеча — моргнуть не успели, а он уже тумаков надавал. Всё ж молодчага этот Самик. Как он его, а?
— Молодец! Коль баев хоть так вот под артикул не подводить, совсем на шею сядут…
Глава четвёртая
В Ташбаткан приехали большие люди — скупщики мочала. Ахмади вышел встретить гостей на улицу. Он ждал их уже целую неделю.
— Арума [50], Ахмади Салманыч! — поздоровался один из сидевших в тарантасе.
Ахмади — их местный агент. Он должен заинтересовывать народ в том, чтобы летом в пруд закладывали побольше луба, к осени надранное мочало хорошо промывали, просушивали и связали в аккуратные тюки. Зимой по санному пути Ахмади отправит тюки в Уфу. И заготовка мочала, и перевозка его оплачиваются, с точки зрения ташбатканцев, неплохо; в ауле относятся к этому промыслу с почтением, скупщиков называют «мочальными начальниками», а Ахмади, их агента, — «бузрятчиком».
Как говорится, подражая отцу, и сын выстругивает стрелы, — Ахмади унаследовал звание подрядчика от отца. Впрочем, сам Сальман-бай больше занимался пчёлами, а к пруду в горячую пору посылал сына с работником. Ахмади подсчитывал, кто сколько привёз луба, и выводил, кому какая положена плата.
Старший сын Сальман-бая Шагиахмет, отделившись от отца, увлёкся скотоводством, старался приумножить поголовье своих лошадей, коров и мелкой живности. Младшего сына, Багау, подрядное дело тоже не интересовало, его больше занимали пчёлы. После смерти отца Багау досталось всё подворье с крепким, из звонких сосновых брёвен, домом, пасека с тремя сотнями ульев и немало скота. Попытка Ахмади отобрать по возвращении из японского плена свою долю наследства кончилась почти ничем. Поэтому он с головой ушёл в торговые дела. Тут только не дремли — не натечёт, так накапает.
Вот и сейчас Ахмади заключил договор с «мочальными начальниками». В договорной бумаге подробно указал, какие ему предстоят расходы, на что требуются деньги: укрепить запруду, нанять караульщика и так далее. У повеселевших от медовухи скупщиков ни один пункт договора возражений не вызвал. Они гостили у Ахмади несколько дней. Прощаясь, оставили довольно много денег и велели съездить в Аскын за чаем, сахаром, тканями, мукой.
Таким образом, очень важный для ташбатканцев вопрос был решён.
— Значит, чай-сахар будет? — уточняли они при встречах с «бузрятчиком». — Аршинный товар нынче тоже предвидится?
— Будет, всё будет, — отвечал Ахмади. — Вот собираюсь в Аскын за товарами.
— А помногу ли будешь раздавать?
— Сколько заработаешь, столько и получишь. Хоть товарами, хоть деньгами — твоя воля…
Народ дружно двинулся в лес валить липы.
Заготавливая лубки возле хребта Кызылташа, Вагап и его старший сын Хусаин набрели на останки лошади. В удивлении разглядывали они оголённые рёбра, разбросанные вокруг кости, клочья шкуры.
— Видать, медведь пировал. Чья ж это была скотинка?
— А не пропажа ли Ахмади-агая? — высказал предположение Хусаин.
— Так у него ж пропал буланый, а этот, похоже, был рыжий. Наверно, из Тиряклов забрёл…
Ещё раз внимательно всмотревшись в остатки шкуры, Вагап пришёл к окончательному выводу: нет, не ташбатканский был конь, а скорее всего — тиряклинский, потому что на сырте Кызылташа пасутся и косяки из аула Тиряклы.
«Устроить бы здесь помост на дереве да засесть вечерком двоим-троим с ружьями, — подумал Вагап. — Медведь должен вернуться к трупу. Налажу-ка ловушку на злодея. Проголодается — придёт…»
Погрузив снятые лубки на волокушу, Вагап отправил с ними сына к тележной колее, а сам принялся рубить лесины для ловушки. Пока вернулся Хусаин, свалил десятка полтора осин.
Вырубив брёвна, они свезли их на волокуше в одно место, сложили рядком, словно собираясь сплотить плот. Затем, поднимая брёвна с одного конца, подвязали их лыком к висящему сверху, на поперечине, крюку — сторожку. Получилось сооружение, похожее на боковину шалаша. Под него положили останки лошади, привязав их к жердине, соединённой со сторожком. Притронься медведь к падалине — крюк соскочит с места, и брёвна придавят зверя, как мышь.
Завершив дело, Вагап удовлетворённо обошёл ловушку.
— Здорово получилось, да ведь, атай? — радостно сказал Хусаин.
— Так медведей брал твой покойный дед…
Провозившись с ловушкой почти весь день, Вагап вернулся домой уже после захода солнца, в сизые сумерки. Жена, ждавшая его и сына с расстеленной скатертью, беззлобно проворчала:
— Кто ж до таких пор ездит! Ждёшь — не дождёшься вас, уже и ойрэ [51] остыла…
— Да вот старались побольше заработать. Иль не хочешь в новом сатиновом платье покрасоваться? — пошутил Вагап. — Ахмади обещает дать аршинного товару.
— Как же, даст он вам! В смертный час ложку воды в рот не вольёт.
— Отчего бы и не дать, коль заработаем?
— Давеча на малаев своих орал, чуть не лопнул. Телегу, что ли, вовремя не смазали…
— В Аскын, стало быть, собирается за товарами. Контора-то мочальных начальников как раз там…
Вагап занялся ужином. Пристроившись рядом с отцом, склонился над миской и Хусаин.
Младший сын Вагапа Ахсан, сунув в рот привезённый братом гостинец — стебель борщевника, погнал лошадь в пойму Узяшты, чтобы спутать её там на ночь.
