перепугу повернул обратно. Ахмади, прикинувшись, что ему нужно точило, всё во дворе и в доме Самигуллы обсмотрел. Самигулла пытался отвести подозрения, чаем его поил, но дом-то весь пропах варёным мясом. А в летней кухне у него полным-полно костей. Буланого он будто бы зарезал у Кызылташа, там со сватами своими стариком Адгамом и Вагапом мясо поделил и себе каждый день понемногу привозит…
Такие вот толки шли по аулу. Самигулла отправился с недоброй вестью в горы к дегтярям.
— Слышь-ка, сват, нас хотят в воровстве обвинить, — с горечью сообщил он старику Адгаму.
— Кто хочет? Что на нас валят? — равнодушно спросил тот. Сообщение Самигуллы ничуть его не тронуло.
— Сосед мой Ахмади, говорят, думает, что украли его буланого мы.
— Ну и пускай себе думает, — вмешался Вагап. — Думать ему не запретишь.
— Коли на нас имеет подозрение, пускай в суд подаст. Суд разберётся, — всё так же равнодушно заключил старик Адгам.
Но у Самигуллы в душе всё кипело.
— Я ему покажу «вора»! — пообещал он.
К вечеру, взяв несколько батманов дёгтя, Самигулла отправился домой. Ни о чём другом, кроме выдвинутого против него обвинения, он в пути думать не мог. «Я ещё притяну тебя к ответу за навет! — мысленно грозил он Ахмади. — Не я, а ты всю жизнь воруешь, чужим потом живёшь. Богатством своим чванишься. Знаем, откуда оно, твоё богатство! Обманом нажито…»
Чем дальше, тем сильней ярился Самигулла и в ауле направился прямо в дом старосты. Даже не отдав саляма, не справившись о здоровье, закричал:
— Напраслина! Навет! Мне Ахмади «конокрада» пристегнул! Давай зови сюда этого бузрятчика! Коль есть у него совесть, пускай в глаза мне скажет, а не наговаривает за спиной!
Староста Гариф, знавший аульные новости, прикинулся ничего не ведающим:
— Постой, постой, Самигулла-мырза! Что стряслось? Что за беда? С чего ты так разгорячился?
— Хе! Ахмадиева буланого якобы зарезал я! Разгорячишься, коль тебя облыжно вором назовут!
Староста сделал попытку успокоить Самигуллу:
— Погоди-ка, остынь. Тут надобно выяснить, кто прав, кто виноват. Чего только люди не наговорят! Назвавший вором должен представить доказательства. Кто видел? Где? С налёту это не решается. На то есть суд, есть закон…
А Самигулла твердил своё:
— Нет! Поставь нас лицом к лицу, пускай в глаза мне скажет!
С тем и ушёл от старосты.
В один из дней Киньягул, живущий в Верхнем конце, обнаружил, что скот потравил около тридцати шагов его гречишной полосы. Киньягул обратился к старосте, попросил для удостоверения случившегося назначить понятых. Понятые, определив размер потравы, сочинили что-то вроде акта. Выяснилось, что на поле побывали лошади Ахметши. В акте упомянули, что изгородь между выгоном и посевами не была как следует укреплена.
Для рассмотрения этого дела староста объявил аульный сход. Но народ спешил во двор мечети, полагая, что будет разбираться обвинение, которое выдвинул Ахмади против Самигуллы. Занимали места поудобней, рассаживались на зелёной траве. Ахмади пришёл одним из первых, потом подошёл Самигулла, молча сел в сторонку. Спустя некоторое время появился староста с большой, как тарелка, бляхой — знаком власти — на груди. Он рассеял недоразумение, сообщив по какому поводу созван сход. Понятые высказали мнение, что потравленный участок мог бы дать двадцать пять — тридцать пудов гречихи и что Ахметша должен осенью возместить убыток зерном.
— Я не отказываюсь, возмещу, кто ж, как не я, возместит, раз мои лошади потравили, — сказал Ахметша. — Но через чей участок попали они на поле? Почему до сего времени изгородь не укреплена? Ведь сеять-то когда уже кончили! Не справедливо ли будет посмотреть на дело и с этой стороны?
По правилам ташбатканцев с нерадивого хозяина, не следящего за состоянием изгороди на своём участке, обычно спрос строгий. И на этот раз виновному, окажись им кто-нибудь победней да посмирней, не миновать бы «подведения под артикул [48]». Однако староста Гариф решил замять дело.
— Лошади прошли по участку погодка твоего Ахмади, — сказал он обращаясь к Ахметше. — Изгородь там была подправлена, понятые могут подтвердить. Но, видать, колья подгнили — скотина потёрлась, и вся изгородь упала.
— Крепкая она была, — подал голос Ахмади. — Малаи [49] мои проверяли.
Людям не понравилась явная попытка старосты обелить виноватого, а пустячный довод Ахмади подлил масла в огонь. Послышались насмешливые голоса:
— Далеко ты на своих малаях уедешь!
— Что же это за крепость, раз колья сгнили?
— Вот именно.
— Пускай за потраву Ахмади с Ахметшой вдвоём заплатят, — выкрикнул Апхалик.
— Правильно! Очень правильно говорит Апхалик-агай.
— Кто бы ни заплатил — мне всё едино, лишь бы крупа была, — сказал Киньягул.
— Как опчество смотрит на это? — спросил староста, обводя взглядом участников схода.
— Пускай вдвоём заплатят!
— Так и надо порешить!
Самигулла, искавший случая унизить Ахмади перед всем народом, почувствовал, что наступил благоприятный для этого момент, и решил воспользоваться им, ибо ещё предками сказано: «Не лежи, спрятав голову, когда можно выпустить стрелу».
— Чем облыжно называть человека вором и разносить по улицам бабьи сплетни, починил бы изгородь! — крикнул он, обернувшись в сторону Ахмади.
— Иди ты! — взбеленился тот. — Без тебя, черноликий, обойдусь.
Самигулла встал.
— Старики! Вы всё, должно быть, знаете: Ахмади распустил слух, будто я украл его буланого. Хочет пристегнуть к моему имени кличку вора. Я об этом говорил и Гариф-агаю. Пускай Ахмади вот тут перед всем опчеством скажет, кто видел, где видел… Носить безвинно кличку вора я никак не могу.
Он сел на место. На некоторое время воцарилось молчание. Нарушил его Апхалик:
— Ничего не доказано, и не след наносить обиду человеку только из-за того, что он бедняк.
— Воистину! Коль можешь уличить в воровстве — подай в суд. На то есть закон. А возводить поклёп — не дело.
— Да хоть и пропал конь, у Ахмади он не последний. Вон какой у него косяк!..
— Верней всего, медведь задрал буланого-то. Такая напасть не первый раз приключается.
— Кабы не напасти, я бы давно каменный дом поставил, боярином стал!
— И лавку бы открыл, а?
— А ну вас с лавкой! Пускай Ахмади всё-таки ответит: кто видел, где?..
Староста посмотрел на Ахмади: говори!
— Ладно уж, — сказал Ахмади язвительно. — Украл так украл. У Самигуллы от этого бешмет длиннее не станет.
Самигуллу будто подкинуло с места:
— А, ты — опять за своё! Ну, я покажу тебе «украл»!..
Он петухом налетел на своего обидчика, ткнул кулаком пару раз, но и тот не растерялся, — вскочил, ответил ударами и слева, и справа. Самигулла, намертво вцепившись в ворот противника одной рукой, другой ударил его по скуле. Драка завязалась нешуточная. Вокруг поднялся шум. Несколько человек бросились разнимать дерущихся, а озорные люди, напротив, принялись подзадоривать:
— Покрепче, Самигулла! Костяшками его, костяшками!
— И за изгородь вломи!
— Да, про изгородь-то забыли! Давай уж заодно!
— Ахмади-агай, не поддавайся!
