сигару, и дым от нее окутывал лицо негритянки и размывал его черты.

— И куда же это жалкие беленькие человечки утащили моего Чарли? — проревела она басом. — Я Анни Крисмас, истинная дочь бури и молнии.

В правой руке моей благословение, а в левой — проклятие. Я могу поднимать мертвых и убивать живых, и не боюсь ни мужчин, ни женщин. И сейчас я поражу колдовством своим те руки, что забрали моего мальчика!

Как ни удивительно, толпа пропустила ее — но если Уэссекс что-то успел понять в нравах жителей Нового Орлеана, ее пропустили потому, что горожане боялись вуду куда больше, чем Церкви и государства. Он понял, почему Костюшко не стреляет. Анни Крисмас может уничтожить де Шарантона и в то же время привлечь к себе симпатии толпы.

— Отдай то, что ты украл у меня! — взревела Анни.

Змеи поползли по ее рукам и шее, но она не обращала на это внимания.

— На колени предо мной — и будешь жить, — ответил де Шарантон. Рядом с полной жизни Анни престарелый сатанист казался еще более дряхлым стариком, который держался благодаря одной лишь злобе. Он поднял распухшую белую руку и указал на землю перед собой.

Поначалу это не возымело никакого действия.

Анни размотала огромную змею, обернувшуюся вокруг ее шеи, и швырнула ее в де Шарантона. Змея должна была упасть на него, но не долетела, несколько мгновений извивалась на окровавленных камнях, потом уползла, словно неудача болезненно ранила ее. Уэссекс стоял достаточно близко, чтобы увидеть бисеринки пота на коже Анни и как лицо ее дернулось, словно женщину пронзила боль. Она размотала вторую змею, но на сей раз змея набросилась на нее самое и глубоко вонзила зубы ей в руку.

Она вскрикнула от неожиданности и боли и сбросила всех змей, словно волшебный плащ. Уэссекс услышал крики в толпе — люди пытались спастись от расползающихся гадов. Ему все не удавалось прицелиться как следует.

Анни закашлялась, и вдруг из ее рта хлынула кровь. Она замотала головой, как бык, которого одолела стая мошек, шагнула вперед, протянув руки, явно намереваясь задушить де Шарантона.

Она так и не добралась до него. На следующем шаге колени ее подогнулись, и она упала. Ее рвало кровью. Она посмотрела на де Шарантона, и Уэссекс увидел, что ее полные ярости глаза подернулись дымкой смерти. Даже умирая, она пыталась дотянуться до врага.

— Ну, кто еще хочет испытать мою силу? — ликующе воскликнул де Шарантон. Толпа в страхе зароптала. Де Шарантон склонился над Анни, чтобы поцеловать ее в окровавленный рот.

— Боюсь, даме это не понравится. Даже если она мертва, — произнес в тишине Уэссекс, распахивая двери Арсенала. Солдаты, окружавшие герцога, были настолько ошарашены неестественной смертью Анни Крисмас, что даже не попытались остановить его. Костюшко все не стрелял. Но другого шанса у Уэссекса не будет.

Де Шарантон вздрогнул от звука знакомого голоса. Глаза его расширились — он узнал Уэссекса. Однако быстро взял себя в руки, встал на ноги и поклонился.

— Мсье английский герцог! Какая неожиданная встреча! Но как кстати! Вы должны понимать, что я собираюсь сделать, поскольку смерть всегда была вашим оружием.

Стража де Шарантона смотрела на Уэссекса в замешательстве, не понимая — друг это или враг. Они нерешительно переминались с ноги на ногу, но если бы он направил пистолет на их хозяина, они сразу бы все поняли. Уэссекс опустил пистолет и шагнул вперед.

— Не собираюсь слушать твой бред, — холодно ответил он. — Я пришел тебя убить, и если ты так могуч, как говоришь, то солдаты тебе не нужны. Если нет — то твоей силы не хватит и на то, чтобы их защитить.

Это была опасная, расчетливая игра — оскорбление, направленное на то, чтобы уязвить тщеславие де Шарантона и заставить его приспешников опасаться за себя. Но де Шарантон поднял руку, и стража, сдвинув ряды, повернулась к Уэссексу.

— Бросьте пистолет, мсье герцог д'Уэссекс, — сказал он из-за спин стражи. — Пуля — это так грубо, вам не кажется? Оружие аристократа — клинок. Бросай пистолет, английский шпион, и, возможно, я дам тебе попробовать убить меня перед тем, как ты умрешь! Бросай! Если нет — я прикажу им стрелять.

Из окна сверху по-прежнему не донеслось ни выстрела, и Уэссекс испугался, что Костюшко столкнулся с каким-то врагом там, в темноте. Неохотно герцог выполнил требование, вытряхнув из пистолета порох и лишь потом бросив его на камни. Де Шарантон подозвал его жестом к себе, глаза сатаниста горели безумием. Солдаты попятились.

Уэссекс вышел на площадь. Его сапоги скользили на залитой кровью брусчатке. Он подошел к де Шарантону и встал в боевую стойку, готовый всадить клинок в его сердце. Он не понимал, на что надеется де Шарантон, зачем ему все это фиглярство? Даже если он выпустит против Уэссекса ту Силу, что убила Анни Крисмас, Уэссекс успеет сделать выпад, прежде чем умрет.

Медленно воздух начал темнеть, как будто на краю видимости Уэссекса заплясало темное пламя, постепенно пожирая поле его зрения. Он понимал, что нельзя отводить взгляда от лица де Шарантона, но даже факелы за спиной колдуна потускнели. Правда, почему-то это казалось герцогу вещью совершенно предсказуемой и незначительной. Он по-прежнему оставался в боевой стойке, медленно приближаясь на расстояние удара.

Но металл странно жег ему пальцы, и руки внезапно онемели. Уэссекс остановился и тряхнул головой, но де Шарантон не воспользовался этим замешательством для мгновенного ответного удара. Ободренный удачей, Уэссекс снова шагнул вперед, не понимая, почему он никак не может подойти к колдуну на нужное расстояние.

Ему стало холодно.

И внезапно он ощутил нечто неестественное, и это вывело его из того мутного состояния, в котором он сейчас находился. Он взмахнул рапирой, огляделся по сторонам, но не увидел ничего. Только черные тени и белое лицо де Шарантона, похожее на колдовскую луну. Тот улыбался, вызывающе издевался над ним, приглашая подойти поближе, и Уэссекс понял, что угодил в магическую ловушку, более страшную, чем та, что погубила Анни Крисмас. Он сделал выпад, вкладывая все в последнюю атаку.

Руперт бросился вперед, рубя направо и налево, словно перед ним было множество врагов. Он понимал, что должен оставаться в позиции, но выпад почему-то не достиг де Шарантона, хотя тот и не двигался. Он обязан достать врага — достать именно сейчас, но де Шарантон стоял, целый и невредимый, и руки Уэссекса задрожали от смертельной усталости.

— Видите, мсье герцог? — нравоучительным тоном произнес де Шарантон, словно они были студентами, сошедшимися в бескровном научном споре. — Моя Сила больше вашей, как Магия сильнее Науки. Бледный день Разума миновал, и я открываю эру Вечной Ночи.

«Почему Костюшко не стреляет?» — в отчаянии подумал Уэссекс. Он ведь должен был видеть площадь, должен был видеть, что напарник попал в беду!

Разве что Илья Костюшко уже сам погиб…

— Мне отчасти даже жаль, что так получилось. Вы могли бы быть куда более подходящим противником для меня, чем сами решили. Но ограничились механическими трюками, отвергая магию вашей благородной крови. Вы стояли на берегу бескрайнего моря познания, но ни разу не осмелились поплескаться в волнах.

Голос де Шарантона стал громче. Уэссекс начал слепнуть, а пальцы уже настолько онемели, что он даже не мог сказать, сжимает ли он еще рукоять рапиры или нет, потому что чувства его стали тускнеть, а голос де Шарантона, напротив, стал обретать плоть, цвет и форму, пока каждое слово не стало отдельным существом, и Уэссекс стоял, окруженный ими как врагами.

«Я проиграл», — промелькнула в его мозгу последняя ясная мысль, и он проклял свою самонадеянность, поскольку хотя он и видел, что де Шарантон сделал с Новым Орлеаном, но приписывал все эти пытки и казни лишь дьявольской игре безумия, не видел их истинной сути…