– Икс.
– Это что ж – фамилия такая?
– Зачем фамилия. Икс – это значит «некто», неизвестный.
– Значит, обратно – неизвестный?
– Нет, это я его так только называю. А вообще-то он уже нам известный…
– Задержали?
– Да… Почти.
– Почему ж – почти? Стало быть – опять сомнение?
– На этот раз без сомнений.
– И кто же? Из наших садовских кто?
– Из садовских…
– Авдохин?
– Эк вы всё Авдохина под это дело суете!
– Да как же его не совать, паразита! Десятку заначил… Раз он такой бесстыжий – его на все что хошь достанет!
«Испуган! Он уже испуган! – отметил про себя Костя, наблюдая перемены в дяди Петином лице. – Когда арестовали Голубятникова, он был рад. Значит, больше не будут рыть. Как он ждал, чтобы кто-нибудь, наконец, сел! Старался сам, намекал на Авдохина, на его колодец… А теперь он опять встревожен, потому что опять идут по следам, снова роют, ищут, и снова он в опасности: могут ведь наткнуться и на него… Но того, что уже наткнулись – этого он еще не понимает, еще не сообразил…»
– Так Авдохин?
– Я же сказал – Икс.
– Значит, не Авдохин? И местный, и не Авдохин… – размышляя, проговорил дядя Петя. – Прямо загадка…
– Да. Была!
– Эх, жалко, говорить вам не велено… Больно уж интересно было б узнать!
– Если уж так интересно, могу сделать исключение… Расскажу!
– Не то правда? Ну-ка, ну! – оживился дядя Петя.
«Нельзя! Не надо!» – попытался остановить себя Костя. Но искушение было чертовски велико. Его точно подмывало. Перед ним на столе двигались руки Клушина, полубессознательно сгребая в кучку соль, в другую кучку – картофельные шкурки, – корявые, загрубелые руки, с синей грязью под ногтями – те самые, которые направляли в партизан винтовку, которые убили Извалова и Артамонова. Перед ним в расстоянии каких- нибудь полутора-двух метров было зло, какое даже трудно себе помыслить, какое редко кому встречается на земле, не такой уж, в общем, бедной злом… А он был с ним лицом к лицу. Он знал это зло досконально, понимал его в каждом движении, даже в самом скрытном, затаенном. Что-то выпирало из Кости, требовало выхода, и удержаться не было решительно никакой мочи…
Он взглянул на часы: до десяти оставалось двадцать пять минут.
– История эта с Иксом не простая, а весьма сложная. Давняя это история – началась еще в войну… – заговорил Костя неторопливо.
По внимательному, ждущему лицу дяди Пети он видел, что тот уже построил множество предположений, и только одного нет в его мыслях – что сейчас он услышит о себе. Что угодно, но этого он не ждет, это ему кажется полностью исключенным: если бы вдруг о нем – стали бы ему вот так рассказывать?..
– Где Валерьяну Александровичу Извалову довелось быть на фронте – это вы, вероятно, знаете?
– Откуда ж мне знать? Мне он про это не докладывал.
– Войну ему пришлось отведать прямо в первый же день, на самой границе… А в одной дивизии с ним, только в другом полку, служил и его давний знакомый, можно сказать, хороший друг… Училище они одно заканчивали. Вот тот, что приехал к нему под ту ночь. Как его зовут – помните?
– Говорили, да забыл, – отозвался дядя Петя.
«Забыл!» – отметил про себя Костя со злой ироничностью.
– Серафим Ильич Артамонов, – проговорил он раздельно, следя за лицом дяди Пети. – Был он комиссаром полка.
Звук этого имени ничего не изменил во внешности Клушина. Он не шевельнул ни одним мускулом и остался сидеть в прежней своей вполне естественной, нормальной позе человека, слушающего с интересом, но не с большим, чем это подходило ему как просто односельчанину Извалова.
– Бои развернулись тяжелые, с большими потерями для войск. Их непрерывно пополняли из тыла, и вот в числе мобилизованных в полк Артамонова и прибыл гражданин Икс…
У Кости на языке так и вертелось сказать дальше: «Для удобства все же назовем его какой-нибудь фамилией. Какой-нибудь простой, русской, распространенной… Иванов, Петров, Сидоров. Пусть будет, к примеру, ну, хотя бы… Петров.» И поглядеть – как отреагирует на это дядя Петя. Это было ужасно как соблазнительно своею эффектностью, казалось ему крайне удачной находкой. Но он заставил себя прикусить язык. Это карта козырная, а козыри следует приберегать про запас.
– Гражданин Икс… – медленно повторил Костя. – Откуда он родом, где было его местожительство – еще придется уточнить. Об этом он нам
Неторопливо, с остановками, давая возможность Клушину хорошенько вслушаться, а себе – пристально за ним наблюдать, Костя поведал про немецкий плен, про то, как тысячи советских бойцов, согнанных за колючую проволоку, на голую пустошь, умирали под палящим солнцем от жажды, голода, ран и желудочных болезней, как гнали их потом в лагеря, на такое же умирание и рабский труд, как самые смелые предпринимали попытки бежать и убегали, невзирая на ничтожную вероятность удачи, на смертельный риск, как немцы, нуждаясь в помощи предателей, заманивали к себе на службу посулами хороших пайков и как самые шкурные прельщались этими их посулами и шли на их зов, изменяя присяге, родине, товарищам… В том числе и гражданин Икс…
Костя глядел уже не в лицо Клушина, убедившись, что в лице его едва ли что вычитаешь, настолько Клушину удавалось сохранять самообладание, – он глядел на узкую полоску шрама над его правым виском: вот она-то и выдавала, что происходило в Клушине, что он старался всеми силами в себе удержать. По тому, как лиловатая эта полоска вдруг побелела, слилась с окружающей кожей и тут же обозначилась опять ясно и стала розоветь, наливаться свежей кровью, – он точно уловил тот миг, когда Клушин понял, что речь идет о нем, что «гражданин Икс» – это не кто иной как он. Поза его уже потеряла бывшую в ней естественность, хотя он не передвинулся, не изменил ее. Теперь в ней была одна напряженная, скованная застылость. Чтобы не обнаруживать перед Костей своего интереса к рассказу о похождениях Икса, он слушал абсолютно молча, не подавая голоса; чутье его, как видно, все же не отличалось тонкостью: он не догадывался, что при его намерении было бы вернее все же время от времени что-то говорить, вставлять в Костину речь свои реплики. Правая его рука в рельефно вздутых венах отяжеленно лежала на столешнице; пальцами он механически катал попавший под них хлебный мякиш.
А Костя уже рассказывал о последних событиях войны, о том времени, когда Советская Армия, освободив оккупированные области, уже пересекала государственную границу, чтобы окончательно сокрушить врага на его земле.
– … вот тут Икс и призадумался… Понял он, что дело для его хозяев, а, стало быть, и для него – оборачивается худо. Отступать с ними в Германию? Они и там не удержатся, это ясно, еще несколько месяцев, и фашистам —полный каюк… Надо, пока не поздно, от них откалываться, менять шкуру… Это он нам тоже еще расскажет, как документы себе чужие добыл: обшарил ли убитого, сам ли этого человека застрелил – солдата Советской Армии… Взял он у него солдатскую книжку, а капсулу с фамилией и прочими данными на бумажной ленте, которую при себе в специальном брючном кармане каждый фронтовик носит, взять не догадался – чтоб сделать труп совсем уж безымянным. Может, спешил, может, за мелочь посчитал, а может, просто не пришло в голову. Не подумал, что промах этот когда-нибудь, а даст о себе знать, и все- то наружу и выплывет… Но тогда у него удачливо вышло, гладко – оказался он опять на нашей стороне, только под другим именем. Война скоро кончилась, поехали все по домам, а Иксу куда? В свою деревню вернуться нельзя, фамилия другая. В тот адрес, что в документах, – рожа другая. Значит, надо забиваться в