списка были отсеяны, как неперспективные – два вечера Лямин и Козырев дозванивались до ЦАБ и ИЦ ГУВД, выясняя, кто из интересующих их фигурантов до сих пор живет и здравствует, а кто уже далече (умер, сидит, переехал в другой город и прочее). Конечно, аналитик отдела, благодаря прямому доступу к этим базам, сделал бы такую работу за каких-то полчаса, но Нестеров рассудил, что своего интереса к окружению Ташкента лишний раз лучше не светить, так что ребятам пришлось потратить уйму времени, чтобы втупую дозваниваться до вечно занятых номеров справочных служб Главка.

Ольховская тоже засобиралась, но вдруг заметила, что Лямин, убегая, оставил на столе свой оперативный блокнот – маленькую тетрадочку, которая имеется у каждого «грузчика» (в нее, как правило, записываются приметы объекта, номера машин, номера ориентировок и прочие полезные вещи). Это, конечно, не вполне секретная вещь, но и за подобную оплошность Нечаев обязательно устроил бы Лямину достойную взбучку. Полина схватила блокнот, бросилась было догонять Ивана, но тут из блокнота выпал сложенный вчетверо листок. Она подняла его, развернула – на листке была изображена схема, на которой многочисленные стрелы с именами и адресами тянулись в центр, к не допускающему иных трактовок слову «Ташкент».

Тем временем Паша вывел «лягушку» со стоянки и припарковался неподалеку. Подошел Иван, забрался в салон и, поджидая Нестерова, они начали кайфовать под «Короля и Шута» – стереосистема в «Мицубиси» была выше всяких похвал. Жаль только, что сейчас придет злой бригадир и заставит выключить – эту музыку он на дух не переносил. Впрочем, кайф был грубо обломан несколько раньше – к машине неожиданно подошла Полина и постучав ноготками по стеклу, весело сказала:

– Привет, мальчики! До метро не подбросите?

Дальше все произошло в соответствии с ранее описанной Гоголем сценой:

В таком положении их, собственно, и застал появившийся минутой позже Нестеров. Не нужно было быть Штирлицем, чтобы понять – это провал! Все еще продолжая надеяться, что ситуацию удастся как-то разрулить, бригадир подошел к машине и как можно беззаботнее спросил:

– Что случилось, Полинушка?

– Да ничего особенного, Александр Сергеевич, – ответила Ольховская и не терпящим возражений тоном продолжила: – Просто с сегодняшнего дня искать Ташкента мы будем вместе!

Нестеров отвел Полину в сторону, и оставшиеся в машине «грузчики» в течение десяти минут наблюдали за их оживленным спором. Поскольку те отошли достаточно далеко, о том, что говорил Нестеров и как на это реагировала Полина, ребята могли судить лишь по их жестам и мимике. Наконец, они вернулись. Нестеров открыл дверцу, пропустил Полину вперед и залез в салон вслед за ней:

– Поехали, – устало сказал бригадир, обращаясь к Козыреву. – Какой там у нас первый адрес?

– Марата, 16. Аркадий.

– Аркадий, случайно, не Полухин? – спросила Полина.

– Точно. Полухин, – ответил Паша, сверившись с бумажкой.

– Тогда ехать не стоит. Это была моя земля и именно этот адрес я делала в прошлом году. Полухин пару лет назад подсел на иглу. Законченный наркоман, в квартире притон. Едва ли Ташкент будет так рисковать, чтобы появляться в квартире, о которой известно всем ментам в округе.

– Ты уверена, что это именно тот адрес? – уточнил Нестеров.

– Да, но если вы мне не доверяете, можем поехать и проверить.

– Ладно, не заводись. Работаем все вместе, одной командой, так что давай, пожалуйста, без этих твоих шорохов. Какой следующий адрес?

– Заставская улица.

– А это далеко отсюда? – спросил Лямка.

– Одна остановка… Правда, на такси, – хохотнул Паша, завел «лягушку», и экипаж двинулся на оперативное мероприятие. На этот раз в полном составе.

Разве что собаки не хватало.

Камышу было плохо. За неполные тридцать два года жизни такое с ним происходило нечасто. Нет, конечно, были в ней и такие печальные моменты, как сломанная со смещением челюсть, и пять с половиной месяцев, проведенных в СИ-45/1[55] с последующими двумя годами пребывания в УС-20/5.[56] Но тут вроде как все ясно – есть от чего впасть в отчаяние. А вот так, чтобы как сейчас – из-за бабы! Такого в жизни Камыша еще не было.

Причиной была Полина, отношения с которой в последние несколько месяцев если и развивались, то исключительно в режиме антифаз: Камыш все больше и больше привязывался к ней, а она, напротив, все дальше и дальше от него удалялась. Сначала он просто почувствовал это, затем получил возможность убедиться в обоснованности своих подозрений. Ольховская стала чаще задерживаться на работе, не всегда отвечала на его телефонные звонки, порой пропадала неизвестно где до самой глубокой ночи. Если же им все-таки удавалось встретиться, то Полина вела себя неадекватно: была то рассеянной, то раздражительной, а на вопросы Евгения о том, что с ней происходит, отвечала уклончиво. Либо не отвечала вообще. Даже в постели она теперь вела себя совсем не так, как раньше. Словно бы поначалу утолила свой сексуальный голод на несколько лет вперед, а теперь просто отбывала неприятную повинность – полная отрешенность и абсолютно никаких эмоций. Особых проблем с тем, чтобы для внебрачных отношений найти себе с десяток смазливых блондиночек, конечно, не было, однако Камышу сейчас была нужна только Полина. Но та в последнее время почему-то старалась его избегать. Камыш не понимал в чем причина, злился то на нее, то на себя. И психовал.

Закончив десятилетку, юный Женя Камышин подался из родного поселка Промышленный, что в Воркутинской области, на Большую землю – в город, которому суждено было называться Ленинградом лишь последний год. Камышин поступил в Горный институт и получил вожделенное койко-место в общежитии на Наличной улице. Не то чтобы Женя был шибко грамотным и подающим надежды абитуриентом – просто в те годы молодым людям из шахтерской Воркуты было довольно просто получить целевое направление именно в это учебное заведение. Родись Камышин лет на десять пораньше, возможно, из него и получился бы геолог или маркшейдер. Однако папа с мамой не торопились, а потому судьба распорядилась с Камышиным иначе, и в Ленинграде он стал лишь недипломированным правильным пацаном.

Шел 1991 год, и над страной занималась алая заря эпохи криминального лихолетья. Вслед за Москвой в городе на Неве начала разворачиваться всеобщая бандитская мобилизация, причем процент уклонистов в ходе этой кампании был на порядок меньше, нежели в тех же райвоенкоматах. Потому что служить шли не за совесть, а за страх. Ну и за большие деньги, конечно, хотя дождались их далеко не все. В принципе, не дождался их и Камыш, хотя уже к третьему году учебы в Горном, в отличие от многих сокурсников, он мог позволить себе кусок хлеба не только с маслом, но и с икрой. Третий курс стал для Жени последним – «работа» и учеба оказались вещами несовместимыми. А работы было много – приближалось эпохальное для Петербурга событие: Игры доброй воли, которые в народе за мощнейший удар по городскому бюджету печально окрестили Играми доброго Толи.