В серо-утреннем мире вызывающе пылал жаркий алый краешек солнца, странно придавленный сверху тяжелой свинцовой тучей, настолько темной и массивной, что мир показался перевернутым. Снизу темнел горизонт, но туча была намного массивнее, злее, она закрыла солнце на три четверти, снизу выглядывал срезанный краешек, тянулся к краю земли.

Стоун смотрел в бинокль на русские корабли. Теперь уже невооруженным взором можно было различить надпалубные надстройки, длинные стволы пушек, все направлено в их сторону. Можно даже разглядеть остроконечные клювы ракет. В бинокль видны на некоторых боеголовки красного цвета. В голове стучали молоточки, а сердце останавливалось от ужаса. На кораблях знали, что так русские отмечают ядерные заряды.

– Он не осмелится, – прошептал он. На лбу вздулись крупные капли пота, одна сорвалась, пробежала через глаз. – Они не осмелятся…

Ассгэйт пробормотал:

– Я бы на это не рассчитывал…

– Но погибнут и они! Что, настолько тупы, что не понимают?

– Понимают… Это мы не понимаем, как можно три месяца не получать жалованья… а ты знаешь, что их командир корабля получает столько, сколько у тебя приходящая уборщица?.. А русский это знает. Ему насточертел голод, страх сокращения… и он ненавидит нас, не за то, что мы американцы, а за то, что у нас все хорошо, даже отлично! За то, что сыты, одеты, доллары из задницы лезут, а кормят нас так, как их однажды накормили на приеме в Кремле. И вот он смотрит на нас через прицел…

Адмирал ощутил, как черная волна ужаса ударила в мозг. Он прохрипел:

– Это безумцы… Безумцам не место на море!

– Да, конечно, – психолог говорил профессионально убеждающе, со всем соглашался, не спорил, поддакивал, затем кивнул на иллюминатор, через который было видно кусок лазурного моря, где на фоне синего неба грозно маячили русские крейсеры – реальность, проклятая реальность! У русских атомные подводные лодки, сорок боевых кораблей.

Уже невооруженным глазом они видели, как русский эсминец очень медленно, почти незаметно, словно его тянуло подводное течение, подается вперед. Исполинские пушки, с жерлами как у заводских труб, смотрели на авианосец уже в упор. Корабли охраны пытались закрыть своими корпусами матку, но русский корабль безрассудно шел к столкновению, ему уступали. Теперь не надо никаких ядерных зарядов или крылатых ракет: один залп в упор из корабельных орудий такого калибра сметет все с палубы авианосца…

Стоун стиснул зубы, чувствуя полнейшее отчаяние. Надежда, что русские будут вести себя по правилам, которые Штаты везде называют общемировыми ценностями, рухнула.

– Дать малый назад, – сказал он и не узнал своего голоса. – Самый малый! И предупредить другие корабли, чтобы не поддавались на провокации.

Кремер с такой скоростью ухватился за микрофон, что Стоун подумал с презрением и растущим ужасом, что в его время моряки были все-таки мужчинами. Богатеет страна, непомерно богатеет. А богатому умирать труднее, чем этим голопятым…

Он слышал, как внизу тонко вскрикнул лейтенант Грейс:

– Почему мы отступаем? Почему? Это позор!

– Зато живы, – ответил ему угрюмый голос.

Стоун заскрежетал в ярости зубами. Он ощутил, как от лица отхлынула кровь, а в груди защемило. В последний раз так чувствовал себя пятьдесят лет назад, в смутном детстве, когда старшие ребята отобрали мячик, да еще и попинали, а отец не защитил, а обругал, что не с теми играет.

– Мы должны были!.. Мы в грязи по самые уши!.. Как я посмотрю в глаза своей женщине…

Ассгэйт сказал резко, зная, что сейчас на всесильного адмирала необходимо прикрикнуть:

– Зато посмотришь! А так бы она посмотрела в твои мертвые очи.

Все двоилось и расплывалось в глазах Стоуна. Он вытер кулаком слезы, оказывается, его всего трясет, на морде две мокрые дорожки, капает уже на рубашку. Костяшки щипало, там почему-то свежие ссадины, в сердце колет так, что он хватал ртом воздух, как рыба на берегу, будто горячие слезы падают прямо на сердце, прожигая его насквозь.

Снизу был крик, брань, звон железа. Вскоре поднялся Кремер, бледный и с трясущимися губами. Не глядя, сказал невесело:

– Одного пришлось…

– Что?

– Повязать. Даже личное оружие отобрали.

Ассгэйт поморщился:

– Заразился русскостью… Кто он?

– Мичман О'Брайен, – сообщил Кремер с ненавистью, словно это главный психоаналитик был виноват в отступлении всесильного флота. – Его родители переехали из Ольстера.

– А, ирландец, – протянул Ассгэйт с покровительственной насмешкой. – Ну, эти все еще восприимчивы. Пошлите к психиатру на промывку мозгов. Тот расскажет, что все мы от помеси обезьяны с Фрейдом, а вовсе не бог нас лепит собственными руками. А раз такие родители, то нечего о какой-то чести… ни у Фрейда, ни у обезьяны ее не было.

– Хорошо, – ответил Кремер мертвым голосом. Глаза его потухли, а голос звучал ровно, как механический. – Сделаем. Здоровье – прежде всего. Плюй на все и береги здоровье. Парень погрустит и… станет как все мы.