Он поглядел со всех сторон, направил в стену, нажал курок. Из дула выметнулся беззвучный огонек, затрепетал. Багнюк оглядел с любопытством, задул, снова долго вертел, наконец осведомился с раздражением:
– А где переключатель?
Я не понял, вскинул брови:
– Какой переключатель?
– Ну, чтобы стрелять. На одном режиме это зажигалка, на другом – боевой пистолет.
Я засмеялся, но с горькой ноткой за нашу отечественную промышленность:
– Я ж говорю, каждый зарабатывает как может. А вид у нее таков, что сойдет и за настоящий. Могут покупать подростки, которым настоящее оружие все-таки не продадут… Как это мерзко, как это мерзко!
Он подумал, кивнул:
– Сволочи. Если с такой вот штукой вечером встретят мою жену, то она тут же и отдаст сумку, и туфли снимет! Да и любой ларек ограбить раз плюнуть. Я бы этих проклятых кооператоров под суд за такие изделия народных умельцев!..
Второй офицер, который Васильев, поинтересовался лениво:
– На каком основании?
– За развращение народа, – рявкнул он люто. – За подстрекательство к грабежам!.. Черт, да видно же, на чем они зарабатывают! И не как зажигалку продают, это так, для отвода глаз, а для сопляков, чтобы чувствовали себя крутыми! Чтобы народ пугали да торгующих старушек грабили!
Он злился, глаза сверкали, в раздражении заходил взад-вперед. Васильев взял пистолет, в задумчивости пощелкал, огонек то появлялся, то исчезал, тоже безуспешно попробовал отыскать скрытый предохранитель, но весь пистолет выглядел отлитым из цельного куска металла.
– Еще им можно по рылу, – определил он знающе. – Смотри, на рукояти какой выступ! У меня в детстве такой кастет был.
Глаза Багнюка с отвращением скользнули по игрушке, что выглядела все опаснее:
– Верно. Но не придерешься при наших гребаных законах! Я помню, когда вошли в моду нунчаки, мы с ними гордо расхаживали по Киеву, заткнув за пояс! Менты видели, но сделать ничего не могли. Перочинный нож в кармане – уже статья, а нунчака – всего лишь инструмент для развития гибкости кисти. Лет десять прошло, сколько голов мы разбили этими нунчаками, пока наше законодательство начало шевелиться…
– Да, по-моему, так эти статьи и не приняли.
Багнюк отмахнулся:
– Не знаю. Я к тому времени уже вышел из возраста нунчак. Да, мерзкая штука.
– Оставьте себе, – предложил я снова в жалкой попытке как-то подольститься. – А то таскать тяжело и отказаться неловко: все-таки подарок. Не взять – вроде бы отечественную промышленность не уважаю.
Он буркнул:
– Нет уж, оставьте себе. Надо быть патриотом. Да и мой шеф скажет, что я отнял. Вы ж не подтвердите, что подарили?
Я признался:
– Не подтвердю. Иначе я себя поставлю в очень неловкое положение.
– Ну вот…
Стелла присела за комп, длинные красивые пальцы запорхали по клавишам. Экран ламповый, даже под таким углом я видел четко, как проявилась заставка с двухглавым орлом, курсор пополз по скринам, а когда там появились песочные часики, американец покровительственно улыбнулся, явно сравнивая скорость их модемов с нашими, плюс наши ленинские линии…
Багнюк переговорил с кем-то по мобильному, кивнул, будто его могли увидеть, и, еще не спрятав телефон, повернулся ко мне:
– Говорите быстро. Собирался ли Кречет что-то подписать еще, кроме согласования цен на нефть?
Я ответил с достоинством испуганного человека:
– Я не президент. Я знаю о некоторых решениях, к разработке которых сам в некоторой мере причастен, некоторые, так сказать, с моей подачи…
Он перекосился в гневе, рыкнул, я тут же съежился от гнева этого большого человека в военной форме и с блестящими погонами.
– У нас нет времени! Быстро! Говорите!..
У меня крупно тряслись руки, прыгали губы, я пролепетал в панике, все еще пытаясь удержать остатки достоинства:
– Вы не смеете…
– Смеем, – заверил он. – Смеем!
Он явно с трудом сдержал желание ударить кулаком о стол, вгоняя в еще больший страх кабинетного червяка, но я мог вовсе плюхнуться в обморок или оцепенеть, ничего не соображая, не воспринимая, подобно жукам, что цепенеют при виде опасности.
Голдсмит сказал с отвращением, но голос старался держать сочувствующим:
