церковных авторитета — Николай Кузанский и Дионисий Картезианец — пустились в долгое путешествие по Священной римской империи: одной из основных целей его была проповедь крестового похода. Речи Дионисия особенно впечатлили Филиппа Доброго, герцога Бургундского, который и без того склонялся к военным действиям против мусульман. В то же время другой сторонник войны с турками, папский нунций в Германии Эней Сильвий Пикколомини, в письме Николаю V из городка Винер-Нёйштадт от 25 ноября 1448 года предупреждал Папу, что отсутствие согласия среди христианских правителей и их эгоизм облегчают султану новые завоевания.
В 1451 году Мурад II скончался; ему наследовал молодой Мехмед II, двухлетнее правление которого несколькими годами ранее выглядело довольно бледно. Политический кризис, начавшийся в Турции после смерти Мурада II, и жалкая репутация его наследника снова вызвали эйфорию среди христиан. Гуманист Франческо Филельфо, который провел много лет при дворе византийского императора Иоанна, был женат на дочери византийского ученого Хризолора и поэтому считал себя знатоком Востока, направил французскому королю Карлу VII послание, убеждая его возглавить новый поход против турок. По словам Филельфо, новый султан не блистал энергией и был полностью лишен политических и военных способностей. Анатолийская кампания должна была стать чем-то вроде военной прогулки.
По правде говоря, это письмо, выдержанное в подобострастном тоне, содержало столь ошибочные умозаключения, что невольно напрашивается вопрос: не сознавал ли их ошибочности сам автор? Но скорее всего, его призыв лишь отражал весьма распространенные в то время на Западе суждения, поверхностные и предвзятые, которые Филельфо повторял отчасти по причине действительной неосведомленности об истинном положении вещей, а отчасти для собственного успокоения. Он преуменьшал опасности, трудности, неизбежные расходы и одновременно превозносил, весьма переоценивая ее, византийскую мощь, которой давно уже не существовало. Что же до нового султана, то Филельфо и здесь не сказал ничего оригинального, а лишь повторил расхожее мнение о его бездарности.
Не стоит принимать слишком серьезно речи Филельфо, рассчитанные на его августейшего собеседника, тем более, что король Франции на тот момент был занят совсем другим — окончательным освобождением французских земель из-под власти англичан. Однако подобные документы показывают, что тема крестовых походов по-прежнему поднималась очень часто, но уже в чисто риторическом ключе.
Нельзя было ожидать многого, по крайней мере на тот момент, и от Николая V, потрясенного двумя поражениями христиан — под Варной и на Косовом поле, — и постоянно колеблющегося между своим долгом понтифика и ограниченностью своих реальных возможностей для организации общехристианской кампании. Условием ее было согласие между самими европейцами и наличие крупных денежных сумм. Возможно, не желая обнаруживать свои сомнения, Папа скрыл их за старым утверждением, выдвинутым еще на Флорентийским соборе: крестовый поход невозможен до тех пор, пока не будет преодолен раскол между латинской и греческой церквями. В противном случае он послужит лишь укреплению власти императора-схизматика. Шантажистская суть этого коварного заявления только наносила вред делу, за которое якобы ратовал Папа, — и в Константинополе росло число тех, кто открыто заявлял, что османский тюрбан предпочтительней папской тиары. Однако некоторые шаги Папа все же предпринял: например, стал выдавать особые индульгенции за защиту средиземноморских островов от турок. Подобный документ, изданный в 1451 году и предназначенный любому, кто сражается за Кипр, возможно, стал первой в истории печатной индульгенцией (она была отпечатана в Майнце в 1454 году). Со своей стороны, византийский император настойчиво просил о помощи. Один из его послов, Андроник Вриенний Лeонтарис, посетил сначала Венецию, а затем Рим, ведя переговоры об объединении церквей при условии оказания Западом немедленной помощи византийцам.
Вполне конкретные планы похода вынашивал король Неаполя Альфонс Великодушный, но это были планы особого свойства. В восточных вопросах Альфонс естественным образом продолжал политику норманнов и анжуйской династии. Он с интересом смотрел на территорию нынешней Албании, сеньором которой он формально стал: прочное господство над этими землями позволило бы ему полностью контролировать Отрантский пролив. Как некогда Карл I Анжуйский, он мечтал о византийской короне, и по этой причине он даже заключил договор с Деметрием, братом и соперником царствующего императора. В июле 1451 года Альфонс заявил, что он готов «объявить о крестовом походе, который сам и возглавит»[22]. Но предложение было очень похоже на скрытую угрозу в адрес Папы, так как вместо того, чтобы обратиться к понтифику, Альфонс в своем послании обращался к «воинствующей церкви». Это был жест в сторону защитников принципа соборности внутри церкви. Однако вскоре выяснилась иллюзорность широких планов Альфонса: он запутался в итальянской политике, не чувствовал себя уверенно даже на неаполитанском троне и, наконец, не располагал флотом. Правда, в 1451 году на неаполитанских верфях строилось несколько кораблей для оказания помощи византийскому императору.
А тем временем появлялись убедительные доказательства того, что молодого османского султана напрасно считали слабовольным глупцом. Он поспешил подтвердить соглашения, подписанные с Венецией, а Яношу Хуньяди предложил мир на вполне достойных условиях. Таким образом, когда весной-летом 1452 года турки начали работы по строительству укреплений на берегах Босфора и Дарданелл, генуэзцы и венецианцы, чьи интересы в Константинополе и на Черном море это затрагивало, оказались не в состоянии предпринять в ответ совместных действий. Во-первых, итальянцы враждовали между собой, а во-вторых, ни те, ни другие не желали окончательно испортить отношения с какой-либо из конфликтующих сторон, хотя Генуя тяготела скорее к сближению с Константинополем, а Венеция была связана с султаном мирным договором от 10 сентября 1451 года.
Укрепления в проливах позволяли контролировать проход судов, а, следовательно, и снабжение Константинополя. Несомненно, подобные мероприятия были всего лишь прелюдией к новым военным действиям. И действительно, последние начались уже в конце лета 1452 года и продолжились в октябре нападением на Морею, которое, впрочем, оказалось лишь отвлекающим маневром. По приказу султана христианин-вероотступник, венгерский мастер Урбан, руководил отливом мощных пушек. Было ясно, что решающее наступление на Константинополь — вопрос нескольких недель.
Европой овладело нарастающее чувство страха и растерянности. Генуэзцы из Перы, европейского квартала Константинополя, бросили клич о помощи: Генуя откликнулась на него и, в свою очередь, обратилась с призывом к своим основным союзникам: Флоренции и королю Франции. Уже упоминавшийся Пикколомини весной 1452 года в Риме, в присутствии Папы и Фридриха III, предсказывал необходимость нового крестового похода. В Неаполе Альфонсу V и Фридриху III о том же говорил Флавио Бьондо, впавший в немилость у Папы и высланный из Рима. Бьондо и в дальнейшем проявлял настойчивость в этом вопросе. В 1453 году, вернувшись в Рим, он посвятил неаполитанскому королю небольшой трактат «О походе против турок» («De expeditione in Turchos»). Мехмед II, однако, давал понять, что не собирается ослаблять хватку. Более того, в марте-августе 1452 года по его приказу было произведено массовое истребление жителей Эпибатиона, что подтолкнуло известного философа и писателя Георгия Трапезундского на публичное обращение к понтифику «За защиту Европы» («Pro defendenda Europa»). 16 ноября 1452 года венецианский сенат обратился к Папе и кардиналам, взывая к более энергичным действиям.
Папа не скрывал своей озабоченности, но, несмотря ни на что, оставался непоколебим: крестовому походу должно предшествовать подлинное объединение двух церквей. Фактически это было выдвинуто обязательным условием. Такую позицию Николая V разделяли и другие, хотя отчасти она представляла собой утопию, а отчасти — предлог для бездействия. Папу поддерживал, например, канцлер Ордена Золотого Руна Жан Жермен, рисуя картину будущей грандиозной экспедиции, которую греки и латиняне осуществят совместно, в лоне единой церкви. К ним должны были присоединиться также эфиопы с «пресвитером Иоанном», который теперь считался не азиатским правителем, а эфиопским негусом.
На этот раз грекам пришлось уступить шантажу со стороны Рима: другого выбора не оставалось. 12 декабря 1452 года в Святой Софии в присутствии Исидора Киевского[23] — кардинала-епископа Сабины и латинского патриарха Константинополя, специально для этого прибывшего из Рима, — было торжественно объявлено об окончании церковного раскола. Однако оказалось, что выбрано было худшее из зол: хотя акт об объединении церквей был подписан с явной оговоркой, предусматривающей возможность его пересмотра сразу после исчезновения османской угрозы, греческие монахи и городские низы устроили в Константинополе беспорядки, утвеждая, что святотатственное соглашение навлечет на подписавших его гнев Божий.
