Они как раз искусство воровали, так что сидеть пришлось бы долго и, скорее всего, там по возрасту и скопытиться, что в натуре нежелательно…

Еврей забился с преподавателем возле «Ночи на Днепре», где снимал со стены «Зимний пейзаж» пореставрировать. Там они и сговорились о цене квартирки.

Вдогонку старик предложил коллекцию нэцке, оставленную ему на хранение попавшим за решетку дольщиком, а так как был весьма азартным, то и вышеуказанный пейзаж: «Мол, не сомневайтесь, гражданин, вынесем, добра много, никто и не заметит. И цена бросовая, так как торопимся, и нам скупиться некогда, а в эту дырку я копию прикручу. Поэтому не паникуйте и не стесняйтеся, дело верняк…» А у самого уже ручки засучились. Ну этому, который из преподавательского состава вроде бы и ни к чему, да и на хату еле собрал, но вспомнил, что босс и благодетель очень на этот счет интересовался. Будущий градоначальник вперемешку с высокой политикой ящиками антиквариат скупал, потому как интеллигентным считался и даже этим кичился. Не тем, что скупал, — это скрывалось, а тем, что интеллигент в будущем поколении и муж будущей интеллигентки. Ну и сказал тогда Строгову: «Молодец. Просек ситуэйшн. Возьми денег, сколько надо, , и дай, сколько просит, но еще поторгуйся, а я в Верховный Совет полетел по неотлагательному вопросу. Мне там речь произнести хочется. А ты смотри, чтобы фуфло не подсунули». И погнал за привилегии бороться и популярность зарабатывать.

Олежек легко справился и даже куш схавал, так как будущему Вашему превосходительству еврейские расценки вдвойне загнул.

Ну здесь еще не все кончилось, так как началась ББР (буржуазно-барахолочная революция), выборы и раздел Эсэсэсэра — мероприятия для шефа-благодетеля оказались, видимо, настолько прибыльные, что он напрочь запамятовал о каких-то там японских статуэтках с дырочками, о картинке кисти пейзажного мастера и что на это денег дал.

Так что все довольны остались. Еврей, что сумел под шумок с четвертью лимона свалить и за бугром с предками соединиться.

Отрогов, что за счет забывчивого политдеятеля поимел столько же, да еще и произведения искусств на халяву.

Ну а деятель в своем роскошном неведении…

Да, чуть не забыли. Судьба еврейского дольщика, бывшего ценителя японской старины, затерялась где-то в удмуртских лагерях, что при наличии хорошей заначки в теперешние времена не столь печально, о чем в «Лохотроне» на этот счет специальные инструкции имеются, так что авось не пропадет, если не жадный…

Дамочки суетились в поте лица, наивно надеясь, что ударно-восстановительный труд спасет их или хотя бы отодвинет по времени неминуемую экзекуцию.

Раздраженность бродившего по развороченным апартаментам Строгова нарастала, вместе с ней нарастала и нервная чесотка, начавшаяся, как всегда, с голого затылка. Он еще не решил, как поступит с проштрафившимися юристками, несправедливо виня их в своем неожиданном материальном падении. Просто поставить их раком и, как обычно, отхлестать приготовленными для сексуально-садистких утех плетками казалось недостаточным, а фантазии на что-то изощренное у шефа юстиции не хватало.

В памяти всплывали сцены из испанской инквизиции, какие-то зверские приспособы для колесования или чего-то там такое, но все это могло привести к нешуточным увечьям, а стало быть, каким-нибудь судебным разбирательствам, кроме того, девочки были еще хороши и ими можно было попользоваться в будущем. Такие обстоятельства сдерживали.

— Ну что, газеты жеваные? — широким спектром ругательств Строгов не отличался, обычно ограничиваясь «курвами» и чем-нибудь «по матери», поэтому не ожиданная фраза прозвучала зловеще. — За двенадцать лет сигнализацию поставить своими свинячьими мозгами не додумались?

— Олежек, ну кто мог знать, что такое возможно, — зашелестела испуганная Таня. — Ты сам говорил, что двери неприступны. К тому же милиция в сорока метрах. Только дурак мог на такое решиться.

Упоминание о находящемся рядом отделе милиции вызвало новый виток раздражения у чиновника, и он, уже не сдерживаясь, запустив скрюченные пальцы под пиджак, начал ожесточенно чесаться.

В мозгах возникла картинка первого привода в эту квартиру тогда еще цветущих первокурсниц Тани и Гали для приватного приема зачетов. Оставив свою новенькую «девяточку» на предмет сохранения напротив дежурки, молодой и физически стойкий преподаватель для проверки знаний очаровашек-студенток выделил целую ночь и проставил им отличные оценки только к утру.

Весьма довольный способностями учениц в освоении материала, в прекрасном настроении, Олежек собрался было уехать. Он обнаружил свою первую «ласточку» там, где и парковал, но без лобового стекла и на кирпичиках вместо колес. Как потом выяснилось, как раз под окном кабинета начальника угрозыска, где и оставил после громкого скандала и топанья ногами бесполезное заявление по поводу автокражи.

«А что вы хотели, уважаемый товарищ? — ответил тогда молодцеватый капитан. — Насколько известно, транспортное средство вы нашим сотрудникам под охрану не сдавали, а мало ли кто там на улице возится. Что ж, мы у всех на дороге обязаны документики проверять?» Но заяву принял, при этом ничего не обещая. Дело так и заглохло…

Воспоминание о связанном с девочками своем первом матпопадаловом вывело раздражение Строгова на новую высоту и переросло в едва сдерживаемый гнев. В воспаленном мозгу нарисовалась картина еще более раннего периода жизни карьериста…

К столыпинскому вагону подкатил автозак. В переданных от сопровождающих ментов списках значилось двенадцать осужденных мужского пола и одна женщина, судя по году рождения, молоденькая.

Ефрейтор Ваня Черепков, еще не глядя, радостно потирал руки, рассчитывая на приятное времяпрепровождение в пути в обществе дамы.

Женщина оказалась стройненькая и приятная, и Ваня самолично отвел ее в дальний плацкарт. Угрюмых мужиков пихнули в первое отделение и захлопнули за ними решетки. Командовавший конвоирами сержант Строгов отдал соответствующие распоряжения молодым солдатам, а сам поспешил присоединиться к Черепку, уже приступившему к уговорам смазливой зечки.

Девочка оказалась стойкая и с характером. Когда ублюдки повалили ее на нары и стали срывать с нее одежду, мученица завизжала и вцепилась в насильников когтями и зубами.

В бессильной злобе замурованные в первой плацкарте парни попытались было раскачать вагон, но массы явно не хватало, тогда они стали мочиться через решетку в коридорчик, выплескивая свое отношение к происходящему, но помочь девочке они уже ничем не могли.

— Держи ее за волосы, — приказал Черепку Отрогов. — Сейчас я ее, сучку, вырублю.

Схватив ослабевшие руки девчонки, сухой ефрейтор развернул несчастную жертву навстречу залихватски замахнувшемуся для удара сержанту-насильнику. Огромный кулак обрушился в лицо бедняжке, что-то хрустнуло в тонкой шейке, хрупкое тело сломалось и рухнуло на заплеванный пол. Остекленевшие глаза с удивлением смотрели на новоявленных убийц…

Тщательного расследования никто не проводил, конвоируемых мужиков под дулами автоматов и лай собак высадили раньше, а оперов женской зоны вполне устроила версия самоубийства «прыгнувшей вниз головой с верхней полки худенькой зечки», красноречиво расписанная начальником конвоя сержантом Строговым в докладной записке и в объяснениях подчиненных ему солдат…

Юристки, без сомнения, ужаснулись бы и бросились из этой квартиры куда глаза глядят, узнай они мысли влиятельного благодетеля, смотрящего в злобе на их ухоженные шейки и вспоминающего отвратительную историю в специально оборудованном для перевозки зеков вагоне, случившуюся более двадцати лет назад.

Ломать шеи шеф городской юстиции своим подопечным не стал, но мстительную душу свою на адвокатессах отвел, привязав в неглиже к батарее, запихнув в них баллончики неукраденных дезодорантов и устроив им допрос на тему, кто, по их мнению, из посещавших ранее шикарную квартиру мог бы совершить грабеж.

О профессиональных навыках Равиля униженные адвокатессы не знали, но назвали его имя в числе других, где, естественно, упоминались Чернявенький, Костров, а также Вадим и Вовчик из бригады Кротова.

Поизмывавшись над зависимыми от него дамочками, садист закончил необычные процедуры и укатил,