На следующий день я проснулась в плохом настроении. Меня душила досада, что мать сорвала на мне гнев, предназначавшийся отцу. Но больше всего меня мучило то, что мне навсегда запрещено с ним встречаться. Это было одним из тех спонтанных опрометчивых решений, которые взрослые принимают в минуты гнева, обрушивая их на головы детей и не задумываясь о том, какую боль это приносит им, бессильным против жестокого приговора.

Я ненавидела это чувство бессилия, чувство, напоминающее о том, что я всего лишь ребенок. Мне хотелось поскорее стать взрослой, надеясь, что тогда мои стычки с матерью больше не будут так задевать меня за живое. Мне хотелось научиться глотать обиды, а вместе с ними и этот глубоко засевший во мне страх, вызываемый у детей ссорами с родителями. В день моего 10-летия первый и несамостоятельный отрезок моей жизни остался в прошлом. Магическая дата, которая бы документально подтвердила мою независимость, приблизилась: еще 8 лет, и я смогу покинуть родительский дом и выбрать себе профессию. Тогда я больше не буду зависеть от решений взрослых, для которых мои потребности значат меньше, чем их глупые ссоры и мелочная ревность. Еще 8 лет, которые я хочу использовать для того, чтобы подготовиться к независимой жизни.

Несколько недель назад я уже сделала один важный шаг к этому: убедила мать отпускать меня в школу одну. До этого момента, хотя я уже ходила в 4-й класс, она всегда довозила меня на машине до самой школы. Путь занимал меньше пяти минут. Каждый день, вылезая из машины и целуя на прощание мать, я испытывала чувство неловкости перед другими детьми. Они могли видеть мою слабость. Долгое время я пыталась убедить мать в том, что мне пора научиться самой преодолевать путь в школу. Этим я хотела доказать не столько родителям, сколько самой себе, что я больше не маленький ребенок и могу справиться со своим страхом. Моя неуверенность в себе постоянно изводила меня. Она ждала меня еще в подъезде, шла по пятам во дворе и нападала, когда я бежала по улицам нашего района. Я ощущала себя такой беззащитной и крохотной. И ненавидела себя за это. В тот день я твердо решила, что попробую стать сильной. Он должен был стать первым днем моей новой жизни и последним — моей прошлой.

Сейчас это, может быть, звучит несколько цинично — ведь в этот день моя прошлая жизнь, как я и хотела, действительно осталась позади. Правда, совсем не так, как это рисовалось в моем воображении.

Я решительно откинула одеяло и встала. Как всегда, мать подготовила вещи, которые я должна была надеть в школу — платье с джинсовым верхом и юбкой из серой в клеточку фланели. В нем я чувствовала себя бесформенной, скованной, как будто одежда пыталась удержать меня в том состоянии, из которого я хотела побыстрее вырасти. Я неохотно влезла в платье и прошла на кухню. На столе лежали приготовленные мамой для школы бутерброды, завернутые в бумажные салфетки с логотипом кафе в Марко-Поло и ее именем. Когда пришло время выходить из дому, я надела красную куртку и закинула за плечи свой пестрый рюкзак. Погладила кошек и попрощалась с ними. После чего открыла дверь в подъезд и вышла из квартиры. Спустившись вниз по лестнице, на последнем пролете я остановилась в нерешительности. В памяти возникла фраза, которую мать повторяла много раз: «Нельзя уходить, унося в себе злость на другого. Неизвестно, придется ли еще раз встретиться!» Она бывала несправедливой, импульсивной, порой давала волю рукам, но при прощании всегда была очень нежной. Могу ли я просто так уйти, не сказав ни слова? Я было повернула назад, но чувство обиды, не прошедшее с вечера накануне, взяло верх. Я не вернусь, чтобы ее поцеловать, я накажу ее своим молчанием. Кроме того, ну что же может случиться?

«Ну что же может случиться?» — пробормотала я вполголоса. Серые плиты подъезда отразили эхом эти слова. Я снова развернулась и начала спускаться по лестнице. Ну что же может случиться? Этим словам я придала силу мантры, повторяя их при выходе на улицу и по дороге к школе — через дворы между корпусами домов. Мантры, направленной против страха и нечистой совести, что я ушла, не попрощавшись. С ней я вышла за пределы общины, бежала вдоль ее бесконечной стены, ждала на перекрестке. Мимо прогрохотал трамвай, набитый спешащими на работу людьми. Мужество покидало меня. Все окружающее вдруг показалось мне слишком огромным. Мысли об очередной ссоре с матерью и боязнь окончательно запутаться в хитросплетениях отношений между моими рассорившимися родителями и их новыми партнерами, которые меня не признавали, не покидали меня. Желание восстать против этого уступило место уверенности, что мне еще предстоит не одна схватка за место в этом клубке. И что у меня никогда не получится изменить свою жизнь, если даже зебра перехода кажется мне непреодолимой преградой.

Я заплакала и почувствовала, как во мне растет непреодолимое желание просто исчезнуть, раствориться в воздухе. Провожая взглядом несущиеся мимо меня машины, я представляла, как сделаю шаг вперед и буду сбита одной из них. Она протащит меня еще пару метров, и я буду мертва. Мой рюкзак останется лежать рядом со мной, а куртка будет похожа на красный сигнал на асфальте, кричащий: посмотрите только, что вы сделали с этой девочкой! Мать, рыдая, выскочит из дому, казня себя за все ошибки, совершенные ею. Так бы и было. Определенно.

Конечно же я не бросилась ни под машину, ни под трамвай. Я никогда не хотела привлекать к себе слишком много внимания. Вместо этого я набралась духу, пересекла улицу и пошла вдоль Реннбанвега по направлению к моей школе на Бриошивеге.

Дорога вела несколькими спокойными переулками, где стояли маленькие домики 50-х годов со скромными палисадниками. В местности, потесненной индустриальными постройками и районами панельных домов, они выглядели анахронично и успокаивающе одновременно. Завернув на Мелангассе, я вытерла с лица следы слез и, понуро опустив голову, медленно двинулась дальше.

Теперь я не помню, что заставило меня тогда поднять голову. Звук? Птица? В любом случае мой взгляд упал на белый пикап. Он стоял на парковочной полосе на правой стороне дороги и почему-то смотрелся странно неуместно на этой спокойной улочке. Я увидела стоящего перед машиной мужчину. Худой, невысокого роста, он как-то бесцельно смотрел вокруг блуждающим взглядом, как будто чего-то ждал, но не знал, чего именно.

Я замедлила шаги и внутренне оцепенела. Мой вечный страх, с которым я никак не могла совладать, моментально вернулся, руки покрылись гусиной кожей. Первый импульс был — перейти на другую сторону улицы. В моей голове быстрой чередой промелькнули картины и отрывки фраз: «не разговаривай с незнакомыми мужчинами…», «не садись в чужую машину…» Похищения, изнасилования, множество историй, рассказывающих о пропавших девочках, все то, что я видела по телевизору. Но если я действительно хочу стать взрослой, я не должна поддаваться этому чувству. Я должна собраться с духом и идти дальше. Ну что же может случиться? Школьный путь был моим испытанием, и я его выдержу.

Сейчас я не могу сказать, почему при взгляде на эту машину в моей душе сработала сигнализация: может быть, это была интуиция, а может, повлиял переизбыток информации обо всех случаях сексуального насилия, посыпавшейся на нас после «случая Гроера».[10] В 1995 году кардинала уличили в сексуальных домогательствах к мальчикам, а реакция Ватикана вызвала настоящую шумиху в средствах массовой информации и привела к сбору подписей против церкви в Австрии. К этому прибавились сообщения обо всех похищенных и убитых девочках, о которых я узнавала из немецкого телевидения. Но вполне возможно, что любой мужчина, встретившийся мне в необычной ситуации на улице, вызвал бы у меня страх. Быть похищенным в моих детских глазах представлялось чем-то реальным, но все же в глубине души я верила, что такое может случиться только по телевизору. Но никак не в моем близком окружении.

Когда я подошла к мужчине на расстояние около двух метров, он посмотрел прямо на меня. Страх испарился: эти голубые глаза и длинные волосы могли принадлежать студенту из старого фильма 70-х годов. Его взгляд был каким-то отстраненным. «Это несчастный человек», — подумала я. От него веяло такой беззащитностью, что во мне возникло спонтанное желание предложить ему помощь. Это звучит наивно, как детская убежденность в том, что все люди — добрые. Но когда этим утром он первый раз поднял на меня глаза, то показался потерянным и очень ранимым.

Да. Я выдержу этот экзамен. Я пройду на расстоянии, которое допускает узкий тротуар, мимо этого человека. Мне не нравилось сталкиваться с людьми вплотную, и я хотела попытаться пройти по меньшей мере так, чтобы не задеть его. Дальнейшее произошло очень быстро. В тот момент, когда я, опустив глаза, поравнялась с мужчиной, он резко обхватил меня за талию, приподнял и закинул через открытую дверь в машину. Для моего похищения потребовалось одно-единственное движение — как будто это было балетное па, которое мы отрепетировали вместе. Хореография кошмара.