в четыре раза больше моего застенка: одна комната с окном, выходящим на задний двор. В воздухе пахло затхлостью, человеческими миазмами, гнилью и старым жиром. Палас на полу, предположительно некогда бывший темно-зеленым, принял неопределенный серо-коричневый оттенок. По одной стене расплылось большое влажное пятно, на котором копошились личинки. Я тяжело вздохнула. Работа обещала быть тяжелой.

С этого дня он несколько раз в неделю брал меня с собой на Холлергассе. Только когда у него были другие заботы, он оставлял меня на целый день запертой в застенке. Сначала мы вытащили из квартиры старую обтрепанную мебель и выставили ее на улице. Когда через час мы вышли из дома, ее уже не было: растащили соседи, у которых было так мало своего, что даже эта рухлядь имела для них ценность. После этого мы приступили к ремонту. Мне потребовалась два дня только на то, чтобы отодрать от пола ковровое покрытие. Из-под толстого слоя грязи показался второй слой паласа. Клей с годами так накрепко въелся в грунт, что мне приходилось отколупывать его сантиметр за сантиметром. В итоге мы положили новую стяжку, а сверху ламинат — такой же, как в моем застенке. Содрав со стен старые обои и затерев стыки и дыры, мы наклеили новые, выкрашенные в белый цвет. В малюсенькой комнатке встроили миниатюрный кухонный блок и крошечную ванную, чуть больше душевой, с новым ковриком перед ней.

Я пахала как ломовая лошадь. Я поднимала, таскала, скоблила, шпаклевала, носила кафель. Наклеивала потолочные обои, стоя на узкой доске, качающейся между двумя лестницами. Передвигала мебель. Работа, голод и постоянная борьба с низким давлением отнимали у меня столько сил, что мысли о побеге отодвигались на дальний план. Сначала я еще надеялась, что наступит момент, когда Похититель оставит меня одну. Но он не наступил. Я находилась под постоянным контролем. Меня поражало, сколько усилий он тратит на то, чтобы воспрепятствовать моему бегству. Выходя в туалет, он придвигал к окну тяжелые балки, чтобы лишить меня возможности быстро его открыть и закричать. Если он знал, что задержится дольше чем на пять минут, то даже привинчивал их друг к другу. И здесь он строил для меня тюрьму. Когда в замке поворачивался ключ, внутренне я опять оказывалась в своем застенке. Страх, что с ним может что-нибудь случиться, и я останусь погибать в этой квартире, не покидал меня и здесь. Каждый раз, когда он возвращался, я вздыхала с облегчением.

Сейчас подобный страх кажется мне странным. Я все же находилась в жилом доме и могла кричать или колотить в стены. В отличие от подвала похитителя, здесь бы меня нашли быстро. Мой страх невозможно рационально объяснить, он пробирался по моим внутренностям наверх, прямиком из застенка во мне.

В один из дней в квартире вдруг оказался чужой мужчина.

Мы как раз затащили ламинат для пола на первый этаж. Дверь была только прикрыта, как вдруг в прихожую вошел пожилой мужчина с проседью в волосах и громко поздоровался. Его немецкий был таким плохим, что я еле его поняла. Он хотел поприветствовать нас в доме и, по-видимому, собирался завести добрососедскую беседу о погоде и ремонтных работах. Приклопил задвинул меня себе за спину и отделался от него несколькими сухими словами. Я почувствовала, что паника, охватившая его, перекинулась и на меня. Хотя этот мужчина мог бы стать моим спасением, его присутствие было для меня обременительным — настолько я уже сжилась с образом мыслей Похитителя.

Тем вечером, лежа в своей постели в застенке, я все время прокручивала эту сцену в голове. Я поступила неправильно? Нужно было закричать? Я опять упустила подходящий шанс? Нужно попытаться настроиться на то, чтобы в следующий раз действовать более решительно. В своих мыслях я представляла расстояние между мной, стоящей сзади Похитителя, и незнакомым соседом в виде прыжка через зияющую бездну. Я реально представляла, как беру разбег, отталкиваюсь от края пропасти и совершаю прыжок. Но как бы я ни старалась, никак не могла завершить эту картину. У меня не получалось увидеть себя приземлившейся на другой стороне. Даже в фантазиях Похититель каждый раз хватал меня за футболку и возвращал назад. Только в редких случаях, когда его рука промахивалась, я на секунды зависала над бездной в воздухе, пока не падала в пропасть. Эта картина преследовала меня целую ночь. Подтверждение того, что я почти у цели, но в решающий момент снова дам осечку.

Прошло всего несколько дней, пока сосед снова с нами не заговорил. В этот раз он держал в руке целую пачку фотографий. Похититель сразу незаметно оттолкнул меня в сторону, но я успела кинуть на них беглый взгляд. Это были семейные фотографии, изображавшие его на бывшей родине — в Югославии, и одно групповое фото футбольной команды. В то время, как Приклопил держал перед носом фотографии, сосед безостановочно болтал. И опять я могла разобрать только отдельные отрывки слов. Нет, это невозможно — прыгнуть в бездну. Как сделать так, чтобы этот дружелюбный человек понял меня? Сможет ли он разобрать, что я буду шептать ему в тот самый удачный момент, который, скорее всего, не наступит? Наташа — кто? Кого похитили? Даже если бы он меня понял, что потом? Позвонит в полицию? У него вообще есть телефон? А дальше? Полиция вряд ли ему поверит. Даже если бы патрульная машина отправилась в путь на Холлергассе, у Похитителя осталось бы достаточно времени, чтобы схватить меня в охапку и незаметно дотащить до машины. О том, что произошло бы потом, я даже думать не хотела.

Нет, этот дом не предоставит мне шанс к бегству. Но он обязательно появится, в этом я была уверена как никогда. Нужно только поймать удачный момент.

Этой весной 2006 года Похититель почувствовал, что я хочу от него сбежать. Он был непредсказуем и вспыльчив, хроническое воспаление пазух носа начало мучить его и по ночам. Днем же он прилагал еще больше усилий, чтобы подчинить меня себе. Эти попытки становились все абсурднее. «Не возражай!» — шипел он, даже если я открывала рот, чтобы ответить на его же вопросы. Он требовал абсолютного послушания. «Это что за краска?» — как-то спросил он, указывая на ведро с черной краской. «Черная», — отвечала я. «Нет, красная. Красная, потому что я так сказал. Скажи, что она красная!» Когда я воспротивилась, на него напала неуправляемая ярость, которая держалась дольше, чем раньше. Удары градом сыпались один за другим, он колошматил меня так долго, что мне казалось, это длилось часами. Прежде чем он снова потащил меня по ступеням в подвал и запер, оставив в темноте, я несколько раз чуть не потеряла сознание.

Я замечала, что сопротивление фатальному рефлексу мне снова дается труднее. А именно — подавить мысли об издевательствах быстрее, чем заживут мои раны. Намного проще было ему уступить. Это было похоже на воронку, если я в нее попадала, она неуклонно затягивала меня в глубину, в то же время я слышала свой собственный шепот: «Идеальный мир, идеальный мир. Все же хорошо. Ничего же не случилось».

Я должна была усилием всей своей воли противиться этой воронке, создавая маленькие островки спасения — мои записи, в которых я опять фиксировала каждое его издевательство. Когда я сегодня держу в руках ученическую тетрадь в линеечку, в которой ровным почерком, иллюстрируя текст аккуратными рисунками моих повреждений, я описывала всю его жестокость, мне становится плохо. Тогда я делала записи, абстрагируясь от себя самой, как будто речь шла о контрольной работе: