двухсотлетней цепью международных договоров и соглашений — от Кючук-Кайнарджийского мирного договора до Заключительного Акта совещания в Хельсинки. И с высокой степенью наглядности природа новой России как последовательно отступающей страны обнаружила себя в позиции, занятой ею по вопросу о Крыме и, особенно, Севастополе. Что если и требует комментария, то самого краткого: ведь геополитическое значение полуострова таково, что ещё с древности переход его от одного суверена к другому всегда знаменовал резкое изменение баланса сил между претендующими на первые роли державами. Всегда свидетельствовал о закате одних и восхождении других. В самом же Крыму сжатым до столь же краткой, сколь и ёмкой формулы выражением этой его роли в Черноморском, а опосредованно, конечно, и в Средиземноморском регионе стал Севастополь.
„Природа, — писал адмирал Калинин тогда, когда многим ещё представлялась совершенно абсурдной сама мысль о возможности добровольного отказа России от Севастополя, — распорядилась так, что Севастополь занимает доминирующее положение в Чёрном море, нависая над угрожаемым направлением вторжения — проливом Босфор. Более того, все основные направления равноудалены от Севастополя, и силы, базируясь здесь, могут держать под контролем весь регион“ („Советская Россия“, 25 апреля 1995 г.). Русское правительство очень быстро оценило это совершенно особое положение Севастополя, и спустя всего лишь неполных 20 лет после его основания, 23 февраля 1804 г, ему был придан особый же статус. „Назначив в Севастополе быть главному военному порту, — гласил подписанный Александром I Указ Правительствующему Сенату, — повелеваем там торговую Таможню снять, которой действие имеет кончиться в течение шести месяцев считая от сего дня. По прошествии же того срока, само по себе разумеется, купеческим кораблям вход туда не будет дозволен, разве когда от шторма или ради других внезапных случаев такой корабль зайдёт в порт для починки или для спасения, а не для торга, и, коль скоро минет опасность или починка, оный не должен оставаться“ (цит. по: С. Горбачёв, Севастополь в третьей обороне. 1991-199…» Приложение к газете «Российская община Севастополя». № 13 (56). Август 1997 года).
Именно в этом своём качестве главного военного порта Севастополь менее чем за столетие приобрёл совершенно исключительное значение не только военной крепости, но и скрепы общенационального сознания. Города-символа, олицетворяющего самую чистую и жертвенную героику, высоты духа, которые побуждали каждого, кто ощущал свою причастность к судьбам России, словно бы приподниматься над самим собой. Никто не сказал об этом лучше Льва Толстого: «Не может быть, чтобы при мысли, что и вы в Севастополе, не проникло в душу вашу чувство какого-то мужества, гордости и чтоб кровь не стала быстрее обращаться в ваших жилах».
Утрата Севастополя, и даже не просто утрата, но именно добровольная сдача его («Мы не раз Севастополь теряли, / Но впервые вот так, не в бою», по точному и горькому выражению поэта Виктора Верстакова) означала, стало быть, утрату не только важных стратегических позиций в регионе, которому, судя уже по началу XXI века, предстоит играть роль ничуть не меньшую, нежели в минувшем столетии. Она наносила также сильнейший удар по самим основаниям русской исторической памяти, а потому следовало с несомненностью ожидать, что вопрос Крыме и Севастополе сразу же после распада СССР выдвинется на первый план. Так и произошло. И хотя общественная реакция на вполне реальную перспективу утраты Россией каких-либо прав на них оказалась несоразмерно малой их значению и гораздо более вялой, нежели можно было ожидать, она всё-таки была и не осталась не замеченной на властном уровне. К чести прекратившего своё существование в октябре 1993 г. Верховного Совета РФ, всего лишь полгода спустя после Беловежских соглашений им было принято Постановление «О правовой оценке решений высших органов государственной власти РСФСР по изменению статуса Крыма, принятых в 1954 г.». Оно фиксировало нарушения действовавшего на тот момент законодательства и, соответственно, предлагало инициировать российско-украинские переговоры по новому урегулированию вопроса. А Постановление, принятое 9 июля 1993 г., подтверждало российский федеральный статус города-героя, исходя из того, что при передаче Крыма УССР он остался в союзном подчинении.
После кровавых событий октября 1993 г. действенность обоих этих Постановлений была подтверждена президентом РФ Б. Ельциным, однако в дальнейшей судьбе самой южной оконечности Балто-Черноморской дуги факт этот не возымел никакого значения. Равно как никакого отклика не последовало из России на решение Севастопольского Городского совета, который, опираясь на волю избирателей, выраженную в ходе опроса 23 августа 1994 года, подтвердил российский статус Севастополя. Верховный Совет Крыма согласился с волеизъявлением севастопольцев, но Москву всё это нисколько не заинтересовало: у неё на первом месте теперь были другие планы, в которых российскому Севастополю места вообще не было по определению.
Ведь в ту пору, притом синхронно, уже разворачивалась работа по подготовке российского партнёрства с НАТО и столь высоко оценённого украинскими экспертами подарка Киеву — широкомасштабного Договора о дружбе и сотрудничестве с Украиной, теперь навсегда закреплявшего статус Крыма и Севастополя таким, каким он сложился после 1954 г. 31 мая 1997 г. при подписании его, т. е. буквально через несколько дней после подписания Основополагающего Акта «Россия-НАТО», вопрос о них был окончательно закрыт. Значение того, что совершилось, прекрасно поняли и оценили не только на Украине, но и на Западе. Где, хотя там и не было недостатка в рутинной риторике по поводу неуёмных притязаний «русского империализма», прекрасно понимали зыбкость украинских прав на Крым и тем более Севастополь, целиком основанных на крепостническом акте дарения 1954 г. Стоит напомнить, что даже и согласно Универсалу Центральной Рады от 8 ноября 1917 г., подписанному С. Петлюрой, в перечне земель провозгласившей свою независимость Украины особым шрифтом была выделена Таврия без Крыма. Иными словами, на Крым не претендовали даже и украинские националисты той поры, хоть сколько-нибудь соотносившие историческое будущее Украины с её прошлым.
Теперь же, после 31 мая 1997 г. в истории Крыма, Чёрного моря и самой России открывалась совершенно новая страница.
Что и было отмечено в начале июля того же года (напоминаю, в июле же Киев подпишет Хартию об особых отношениях с НАТО) на встрече главы Севастопольской администрации с послом США в Украине Уильямом Миллером. Стороны особо подчеркнули, что встреча происходит в новых условиях, сложившихся после подписания российско-украинского договора. И что в этих новых условиях у Севастополя появилось больше возможностей для реализации его экономического и культурного потенциала. Г-н Миллер даже предложил развивать в Севастополе водный туризм (словно бы одна из лучших в мире природных гаваней была создана именно для этого) и озаботился восстановлением исторических памятников, к которым быстро утрачивала интерес сама Россия. О каких памятниках пойдёт речь теперь, можно было строить догадки. Ведь уже в октябре 1995 г., когда в Севастополе проходило выездное заседание Международного трейд- клуба (Указ Александра I о «купеческих кораблях» тоже становился реликтом уходящей эпохи), английский посол в Киеве, Саймон Хемонс, при посещении памятника воинам антироссийской коалиции времён Крымской войны назвал Севастополь «страницей британской истории».
Но, конечно, всё это — и водный туризм, и культурно-историческая программа — было лишь закуской, роль же основного блюда предназначалась намеченным на конец августа манёврам «Си Бриз-97», с участием стран НАТО и Украины. Манёвры эти, в которых первую скрипку играл, разумеется, Альянс, стали первой акцией такого рода, невозможной ещё даже в последние годы жизни уже сильно ослабленного горбачёвской политикой односторонних уступок СССР. Что придало им характер нескрываемого триумфа.
Уже в июне-июле 1997 года у берегов Болгарии прошли крупные учения НАТО «Кооператив — партнёр 97», с участием 30 кораблей и авиации из 9 стран. Значение их кратко и выразительно определил тогда один из немецких флотских офицеров: «Пятьдесят лет Чёрное море было закрыто для нас». В самих этих словах отчётливо ощущается привкус «пост-Ялты», но тем полнее заявляло о себе торжество нового миропорядка, когда недавно ещё «закрытое» море открывалось теперь и у берегов Крыма. И под этим углом зрения значение «Си Бриз-97» переоценить невозможно. Об исключительном символическом значении события говорил даже сам выбор места предполагаемой высадки натовского десанта: под Евпаторией — там же, где в 1854 году высадился десант европейско-турецкой коалиции.
Между тем, в Москве о предполагаемых манёврах было известно ещё до подписания Большого Договора, и, например, газета «Правда» писала об этом 29 мая 1997 года, т. е. практически накануне порубежной даты[1]. А потому вновь и вновь приходится задаваться
