российские политики и политологи в последние 10 лет несоизмеримо меньше внимания уделяли тому, что совершалось после распада СССР на оказавшейся за пределами РФ европейской его части. И это выглядит даже парадоксом, вступая в резкий контраст с время от времени достигающей точки кипения риторикой по поводу расширения НАТО на восток, размещения ПРО в сопредельных исчезнувшему СССР странах и требований Запада о ликвидации остатков российского военного присутствия (и, как следствие, политического влияния тоже) на этом направлении. Дальше риторики, однако, дело не идёт, а широким общественным мнением, похоже, вообще не осознаётся, что в перспективе означает полное и стремительное отступление России именно на Западе. Между тем самый контур страны изменился здесь столь резко, что, в сущности, можно уже говорить о Российской Федерации как о совершенно новой геополитической величине, имеющей очень мало, чтобы не сказать — не имеющей ничего — общего не только с Советским Союзом, но и с его предшественницей. С той Россией, основные очертания которой на западном направлении определились уже к концу XVIII века.
Всего за несколько лет оказались утрачены плоды тяжкой трёхсотлетней работы, притом утрачены не только без войны, но даже и вообще без внешнего давления такой силы, которое могло бы если не оправдать, то, по крайней мере, объяснить подобное, не имеющее аналогов не только в отечественной, но, пожалуй, что и в мировой истории отступление В начале 90-х годов метко названное бывшим командующим ЧФ СССР Э. Балтиным «отступлением до боя». Определение, конечно, ранящее, и ранящее жестоко, однако до сих пор никто точнее не определил суть того, что в конце века совершилось на западном рубеже исторической России — СССР, как правило, именуемом Балто-Черноморской дугой. Особенно если добавить, что разгромное отступление произошло без боя — не только военного, но даже и без сколько-нибудь упорного дипломатического и психологического поединка. Однако как раз от этой стороны вопроса предпочло отвернуться большинство тех, кто, всё-таки ещё затрагивая порой тему западного рубежа, вновь и вновь сводит причины полной утраты Россией здесь своих позиций к извечному стремлению Запада оттеснить Россию в глубь евразийского континента, то есть отбросить её в допетровскую эпоху. Так, известный политик и политолог Н. Нарочницкая даже называет саму Балто-Черноморскую дугу «старым проектом XVI века, отрезающим Россию от выходов к морю» («Наука и религия», № 9, 2005 г.). Однако историкам хорошо известно, что ещё задолго до XVI века регион, прилегающий к Балтийскому морю, стал ареной жестокого противоборства немцев и славян, которое видный представитель школы «Анналов», французский историк Жак Ле Гофф называет «доминирующм аспектом» европейской экспансии VIII–X вв. В ходе этой экспансии, особо подчёркивает Ле Гофф, «религиозные мотивы отступили на второй план, поскольку немцы без колебаний вступали в борьбу даже с теми соседями, которые приняли христианство» (Жак Ле Гофф. «Цивилизация средневекового Запада». М., «Прогресс», 1992, с. 61–62).
Стоит добавить, что и позже общая католическая вера нисколько не мешала тевтонским рыцарям беспощадно давить и грабить славянскую Польшу. Так что не стоит преувеличивать роль противостояния Церквей в борьбе на западном рубеже, а такая тенденция тоже существует в нашей историографии и в последнее время заявляет о себе даже более настойчиво, нежели то было в исторической науке дореволюционной России — по крайней мере, в последние полвека, предшествовавшие революции. И уж тем более никакого отношения оно не имело к первым векам противоборства народов на балтийском рубеже. Как, разумеется, не могло быть в ту пору и «проекта оттеснения» с него России, поскольку не было ещё не только самой России, но даже и Руси. Руси же в первые лета её становления пришлось столкнуться вовсе не с Западом, а с Великой Степью, под давлением которой она начала отступать из Северного Причерноморья, то есть с юго-западной оконечности «дуги».
Позже на смену Степи пришла Османская/Оттоманская империя, с которой Европа и впрямь не раз объединяла свои силы во имя общей цели оттеснения России с имеющего непреходящее значение Балто- Черноморского рубежа. Так было уже в самом начале XVIII века, когда шведско-русская Северная война, итогом которой стало присоединение к России территорий будущих Латвии и Эстонии, слилась с русско- турецкой войной за Черное море и Причерноморье. Так было и в середине XIX века, во время Крымской войны, суть которой без обиняков обозначил тогда лидер палаты общин английского парламента Джон Рассел: «Надо вырвать клыки у медведя… Пока его флот и арсенал на Чёрном море не разрушены, не будет в безопасности Константинополь, не будет мира в Европе». Упоминание Константинополя, давно превратившегося в Стамбул, в этом контексте отзывается чёрным юмором, конечно, адресованным «медведю», России, и чтобы «вырвать клыки» у неё, как раз и была создана европейско-турецкая коалиция. Предназначенная, по словам историка Крымской войны В. В. Виноградова, вернуть Россию «к временам Алексея Михайловича». Это был действительно «проект».
Однако сама по себе ось, идущая с севера на юг, от Балтийского до Чёрного моря, конечно же, не могла быть кем-то сконструирована искусственно и, стало быть, считаться чьим-то проектом. Она существовала реально и на протяжении многих веков была линией соприкосновения — чаще всего борьбы, но нередко и взаимодействия — множества «народов и царей», покуда не получила чёткого определения рубежа между Россией и Европой. И вот только начиная с этого, достаточно позднего времени (в сущности, не ранее Петра Великого) о ней можно говорить как о предмете каких-то продуманных военно-политических разработок, то есть проектов в собственном смысле слова. Но сколько бы их ни было, неоспоримым фактом остаётся то, что на протяжении почти трёх веков Россия умела все их обращать в прах, причём на поприще не только военном, но и дипломатическом. Проявляя на последнем немалую гибкость и, как теперь сказали бы, «многовекторность». Так, справедливости ради стоит напомнить, что не только Европе случалось заключать союзы с Портой против России — бывало и наоборот. Как, например, в 1798 году, когда эскадра Ушакова, в качестве союзника турок против Бонапарта, стояла в Босфоре, готовясь к выходу в Средиземное море. Полвека спустя племянник будущего императора ответил симметрично, чему вряд ли стоит удивляться. Драматичным на сей раз оказалось, конечно, одиночество России, ибо теперь против неё выступила и Англия, её союзница по борьбе с Наполеоном. Но ведь даже и потерпев поражение в Крымской войне, Россия всего лишь через 15 лет, притом «не двинув пушки, ни рубля» (Тютчев), то есть исключительно дипломатическими усилиями, сумела восстановить своё полноценное присутствие на Чёрном море.
Отражала она на Балто-Черноморском рубеже и куда как более жестокие «натиски на восток», раз за разом твёрдостью своего сопротивления отвечая пушкинским строкам: «Иль нам с Европой спорить ново?/Иль русский от побед отвык?»
Что не отвык, в последний — и на сей раз всемирно-значимым образом — подтвердила Великая Отечественная война, когда сам этот рубеж получил зримое воплощение в гигантской, буквально протянувшейся «от моря до моря» линии фронта. Ялта и Потсдам закрепили полное доминирование нашей страны на Балто-Черноморской дуге, окончательно же оно было подтверждено в 1975 году Заключительным актом Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе (Хельсинки), согласно которому итоги Второй мировой войны не могли подлежать никакому пересмотру. До конца XX века оставалось 25 лет, и вряд ли подавляющему большинству граждан не только СССР могло прийти в голову, что уже в начале последнего его десятилетия рубеж безопасности России отодвинется под Псков и Смоленск на северо-западе, а на юго- западе — под Брянск и Курск. Стремительно и единовременно оказались утрачены итоги не только Великой Отечественной войны 1941–1945 гг., но и Отечественной войны 1812 г., а также и русско-шведской войны 1711 г., — и почти все плоды русско-турецких войн второй половины XVIII века. Войн, которые, по оценке одного из ведущих востоковедов второй половины минувшего столетия англичанина Бернарда Льюиса, «привели к решительному перелому в соотношении сил не только между двумя империями, но и между двумя цивилизациями» (Б. Льюис. Ислам и Запад. М., 2003. С. 39). Отступление России на этом забытом рубеже вновь переменило такое соотношение, причём в условиях, когда новый характер вооружений, военных коммуникаций, глобальных экономических связей вообще не позволяет говорить о возможности удержания южного рубежа, сдавая западный.
Новый и на сей раз прямо противоположный тому, о котором говорит Б. Льюис применительно к эпохе русско-турецких войн конца XVIII столетия, «решительный перелом» на западе исторической России фактически, с разницей всего лишь в пару лет, совпал с утратой всех позиций, созданных нашей страной в Восточной Европе после Второй мировой войны. Что, видимо, в немалой мере и объясняет повышенную склонность ряда российских историков и политологов, не говоря уже о публицистах, объяснять и то, и другое одними и теми же причинами — точнее же, одной, словно бы вовсе и не требующей комментариев, причиной: давлением Запада. Причины другого, не внешнего, а внутреннего порядка до сих пор остаются за
