дичью.

Наиболее привлекательной фигурой казался Анатолий Курков — эрудированный, самостоятельно мыслящий офицер, курировавший работу райаппаратов города и архивов. Когда-то он, как и я, попал в список лиц, проходивших по делу Носенко. Ему даже вкатили выговор за предосудительные связи в Москве. Однако благодаря своим способностям он сумел преодолеть нелюбовь к себе кадров. В конце 70-х годов его направили в советнический аппарат в ГДР, но там он не понравился дочери зампреда КГБ Цинева — тем, что осмелился на званом обеде произнести тост на немецком и блеснуть цитатой из Гете. По причине неприязненного отношения Цинева Куркову много лет не присваивали генеральского звания. Он получил его только став начальником ленинградской милиции в 1984 году, куда его направили на «укрепление» руководства по рекомендации КГБ.

Пятый заместитель Александр Корсаков представлял, как и Блеер, партийный аппарат. Он тоже был выдвиженцем Романова и нередко докладывал ему о состоянии кадровой работы в Управлении за спиной Носырева.

Приступив к исполнению своих обязанностей, я начал знакомиться с переданным в мое подчинение оперативным составом. Из почти двух десятков районов области наибольший интерес представляли пограничный Выборг, Сосновый Бор, Гатчина и Кириши, где имелись крупные энергетические и научные объекты, Тихвин с размещенным на его территории огромным филиалом Кировского завода. Проблемным считался город Сланцы из-за имевших место в прошлом забастовок на его шахтах. В остальных районах превалировало сельское хозяйство. Некоторое исключение представляли пригороды: Пушкин и Петродворец относились к излюбленным объектам показа иностранным гостям, а приморский Сестрорецк, где мне выделили государственную дачу, издавна был освоен ленинградцами как место летнего отдыха и развлечений.

Начальников вверенных мне районных и городских отделов области я пригласил на ознакомительную беседу, предварительно прочитав их отчеты за 1979 год. Без преувеличения, я был потрясен убожеством их существования, отсутствием реальных дел и перспектив их заведения. Мышиная возня — так для себя оценил я их усилия по «контролю» за оперативной обстановкой на местах. Ни одного сигнала по шпионажу или антигосударственной деятельности. Сплетни, пересуды, жалкие потуги выдать болтунов за политических противников, доносы на сослуживцев — вот к чему сводились заботы моих подопечных. И не их в том была вина. Оторванные от оперативных реалий, не имея представления о методах и тактике работы западных спецслужб, они варились в собственном соку, издерганные бесконечными понуканиями Носырева разоблачать шпионов и антисоветчиков. Да и сам Носырев в известном смысле был послушным проводником генеральной линии руководства КГБ, искавшего шпионов, вредителей и диссидентов в каждом населенном пункте Советского Союза. Меня особенно умилял повторявшийся каждый год клич искать агентов-нелегалов, заброшенных с Запада и осевших в сельской местности для того, чтобы в день «X», под которым подразумевался канун ядерной войны с Америкой, выступить в качестве некоей подрывной силы в тылу советских войск. Поистине, в инструкциях КГБ на этот счет было что-то параноическое, не говоря уж о заскорузлости оперативного мышления, отражавшего взгляды эпохи второй мировой войны.

Единственная линия работы областных аппаратов, приносившая какой-то навар, имела отношение к деятельности незарегистрированных церковных сект. Всего в Ленинградском регионе насчитывалось около пяти тысяч сектантов, из которых почти восемьсот человек отказывались признавать существующий порядок взаимоотношений с государственными органами. Ими-то и занимались чекисты, засылая в среду верующих своих агентов, вербуя осведомителей и провокаторов.

Кое-какие полезные сведения поставляла агентура КГБ, работавшая на объектах промышленности, транспорта, науки. Их донесения касались нарушений технологических процессов, фактов приписок и халатности со стороны администрации, игнорирования правил противопожарной безопасности. При нашей извращенной системе, скрывающей от самой себя собственные пороки, КГБ выглядел как страж порядка и дисциплины в экономической жизни страны.

Как и весь аппарат КГБ в целом, райгорподразделения на местах имели двойное подчинение. По оперативной части они докладывали в Управление КГБ, об обстановке в районе и настроениях населения — первому секретарю райкома или горкома КПСС. Не зная этого порядка, я поинтересовался у Носырева, как следует строить отношения с советской властью — председателями исполкомов. «Никак, — отрезал Носырев. — Все вопросы решать только с первыми секретарями. А водку пить можно с исполкомовскими работниками».

Со временем я убедился, что там, где районные начальники КГБ не перечили первым секретарям, не отказывались от застолья, а то и организовывали им охоту и рыбалку, в них души не чаяли, давали хорошие квартиры, просили не задерживать с присвоением звания. Фактически на местах сложилась иерархическая каста, возглавлявшаяся партийным лидером района, начальником отдела КГБ, председателем исполкома, начальником милиции и прокурором.

Отдел внутренней безопасности, работу которого мне поручили контролировать, существовал в Управлении всего несколько лет. В известном смысле он выполнял роль придатка отдела кадров, ибо проверял соответствие поведения технического персонала Управления нормам и правилам, установленным для вольнонаемных служащих, сержантов и прапорщиков КГБ. В случае сигналов о нарушении этих правил офицерами отдел имел право вести их проверку с санкции КГБ СССР. Для этих целей он вербовал агентов среди собственных служащих, мог использовать наружное наблюдение и подслушивающую технику. Кураторство этим отделом позволило мне быстро узнать обстановку внутри Управления, многие подноготные стороны жизни его сотрудников.

Некоторый интерес представило участие в работе комиссии по выездам за границу. Традиционно ее возглавлял второй секретарь обкома. На правах членов в ней заседали руководители комсомола, профсоюзов, зав отделом международных связей обкома. По всем кандидатам на выезд за границу, будь то турист или в составе какой-нибудь делегации, доклад о наличии материалов, препятствующих выезду, или отсутствии таковых делал представитель КГБ. При решении вопросов о частных выездах право высказать свою точку зрения предоставлялось также начальнику ОВИРа. Хотя теоретически все вопросы на комиссии должны были решаться большинством голосов присутствующих, на деле их решение целиком зависело от доклада и мнения КГБ. Накануне каждого заседания комиссии мне приходилось совместно с работником архивно-учетной службы Управления рассматривать сотни дел на советских граждан и определять свою позицию относительно возможности их выезда за пределы страны.

Прошло около месяца со дня моего прибытия в Ленинград. Я по-прежнему жил в гостинице обкома. Моя зарплата по сравнению с московской увеличилась на пятнадцать рублей, но этой прибавки не хватало на то, чтобы покрывать стоимость гостиничного номера. Блеер предлагал мне временно поселиться в четырехкомнатной конспиративной квартире, считавшейся расшифрованной и подлежавшей замене на новую. Я ухватился за этот вариант и через день-другой переехал туда. Затем на выходные дни я съездил в Москву проведать близких. После моего возвращения Носырев созвал совещание заместителей с участием секретаря парткома Управления. Он сразу взял быка за рога: «Сегодня я хочу поговорить о поведении товарища Калугина. Не успев еще поработать, он нам устроил такие закрутки, что я уже не знаю, кто здесь начальник Управления. Ездит в Москву без разрешения, устроился жить на конспиративной квартире. От жилья, которое ему предлагают, нос воротит. Предлагает выступить с лекцией на семинаре без моего ведома. Это что же делается? Кто в Управлении начальник? Мне говорили, что и в ПГУ вы проявляли недисциплинированность. У нас эти номера не пройдут».

Я слушал молча, опустив голову, и мной овладевало бешенство: «Этот старый хрыч разговаривает со мной как с мальчишкой. Как он смеет пороть чушь в присутствии всех, он специально хочет унизить меня. Но не на того нарвался!» Я едва сдерживал себя, но, когда Носырев кончил свой монолог, улыбнулся и сказал ему: «Даниил Павлович, у меня, как и у всех присутствующих, нет сомнений относительно того, кто здесь начальник. Все ваши претензии основаны на недоразумении. О поездке к жене я поставил в известность Блеера, он же рекомендовал мне занять пустующую консквартиру. Разве вы не доверяете своему первому заместителю? О лекции вопрос согласован с методической комиссией. А что касается предлагавшихся мне вариантов жилья, то я не оперуполномоченный, который рад любой подачке. Я возьму только ту квартиру, которая мне понравится». Я жестко посмотрел в глаза Носыреву, и он, кажется, понял, что со мной лучше не связываться. По крайней мере с того разговора тон его обращения со мной стал предельно вежливым.

Я вышел с совещания в ярости. У меня было желание тут же написать рапорт Андропову с просьбой