Э. Ростан

Сердечные проводы на вокзале. Дружеские объятия близких и дорогих людей. Они желают мне скорого возвращения, они верят в меня, верят, что Андропов направляет меня в Ленинград, руководствуясь благими намерениями подготовить замену дряхлеющему начальнику Ленинградского КГБ. Они не знают, что я еду в ссылку, почетную, хлебную, но ссылку. Не знаю об этом и я.

В двухместном купе «Красной стрелы» я долго не мог заснуть. Мысли беспорядочно перескакивали с одного на другое, возвращались к недавнему прошлому, к незавершенным делам, несостоявшимся встречам. Я чувствовал, что в моем неожиданном перемещении таится какая-то загадка. То, что Андропов сказал на прощание, успокаивало, но и в его словах сквозила какая-то недоговоренность.

При чем тут дело «Кука»? Разве я не получил личного согласия Андропова на пересмотр судебного приговора? И разве не очевидно, что путем фабрикации внутренние органы КГБ хотели «закрыть» затянувшуюся на многие годы разработку «Кука» как американского шпиона?

Накануне моего отъезда в кулуарах ПГУ высказывалось мнение, что меня «убрали» из разведки за побег в Токио сотрудника резидентуры Левченко. Другие утверждали, что причина перевода во внутренний аппарат кроется в измене Аркадия Шевченко, которого «просмотрело» Управление «К», и я, как начальник, должен нести ответственность за это. Кое-кто добавлял, что Андрею Громыко донесли содержание моего выступления в Высшей школе КГБ, где я упрекнул министра в попытке защитить своего бывшего помощника и не допустить его откомандирования из США, несмотря на демарши КГБ.

Все эти доводы, подлинные и мнимые, я отвергал как несущественные. На фоне общих результатов работы Управления они выглядели неубедительно. Да, мы не всегда были на высоте. Но все познается в сравнении. За семь лет руководства Управлением удалось сколотить крепкий коллектив, способный решать любые задачи. Агентурный аппарат Управления утроился; мы располагали своими людьми почти в 50 разведывательных и контрразведывательных службах иностранных государств. Ежегодный прирост агентуры составлял несколько десятков человек, чем не могло похвастаться ни одно другое подразделение разведки. За семилетний срок предотвращено более 400 провалов работников и агентов ПГУ. Разоблачено более 200 подстав противника. Добыты многие тысячи секретных документов, в том числе шифровальные материалы иностранных спецслужб. Только внутренняя контрразведка КГБ получала от нас в среднем по 3,5 тысячи информационных сообщений в год. Полтора миллиона инвалютных рублей, добытых агентурным путем, внесены Управлением в Госбанк СССР.

Нет… в рабочей части положительный баланс явно складывался в мою пользу.

Значит, надо искать причины в другом. Может быть, личное поведение? Оно не всегда было безупречным, но ни разу я не попадал в ситуацию, за которую потом пришлось бы стыдиться и краснеть.

И опять мысли возвращались к «Куку». Он сказал, что следователей очень интересовала моя персона. Не был ли я завербован ЦРУ через «Кука»? Как мы познакомились? Сколько раз встречались? Странные вопросы задавали чекисты из Московского управления КГБ. Они как будто искали компрометирующие меня материалы. Зачем? Разве мой послужной список не достаточно полно отражает, что и когда я сделал в интересах КГБ? Разве вся моя жизнь не являет пример верного служения государству и партии?

Утром с красными от бессонницы глазами я стоял у окна вагона, вглядываясь в пробивающиеся сквозь дымку силуэты родного города. Через несколько минут я ступлю на землю, с которой расстался почти четверть века назад. Как она меня встретит?

Я слышал в Москве дурные отзывы о своем будущем начальнике. И хам он, и солдафон, и невежда. Личного общения у меня с ним практически не было, хотя в 1974 году он прислал мне по открытому телеграфу поздравление с присвоением генеральского звания, а позже по моей просьбе помог устроить мать Людмилы в больницу. Зная свою способность находить общий язык с разными людьми, я не очень беспокоился за предстоящую встречу с генерал-лейтенантом Даниилом Носыревым.

Я предстал перед его очами на следующий день. Суровый, надутый, официально холодный, он важно протянул мне руку и произнес какие-то положенные для таких случаев слова. По выражению его лица, сухому приветствию я понял, что меня ждут нелегкие времена. Его поведение резко контрастировало с манерами всех начальников, которых мне приходилось встречать раньше. Возможно, в этом чиновничьем самодовольстве проглядывал провинциализм Носырева, его низкая общая культура. Ведь его образовательный уровень ограничивался друхгодичной партийной школой. А может быть, он что-то знал о причинах моего перемещения в Ленинград и заранее занял позицию начальственной неприступности, дабы отбить у меня охоту переходить границу, отделяющую руководителя от подчиненного?

«В ваши обязанности будет входить кураторство всех райгораппаратов области, информационно- аналитической службы и отдела внутренней безопасности, — сказал Носырев. — Кроме того, вы будете представлять КГБ на комиссии обкома по выездам за границу. Поскольку в вашем ведении ряд пограничных районов, держите плотный контакт с руководством погранвойск. Я понимаю, что вам хотелось бы курировать работу ленинградской разведки, но этот участок обычно закрепляется за начальником Управления. Так что не взыщите. Пока поживите в гостинице обкома партии, потом вам подыщут квартиру. Кстати, почему вы приехали без жены?»

Итак, прием по меньшей мере сдержанный, участки работы второстепенные… Что-то не вязалось происходящее с моим представлением о перспективах службы в Ленинграде. К тому же выяснилось, что, спешно вводя специально для меня вторую должность первого заместителя, кадры забыли, что полагалось бы закрепить за мной автомашину с двумя водителями.

По поводу жены я дал Носыреву уклончивый ответ. Поскольку Андропов назвал год-два как срок моего пребывания в Ленинграде, Людмиле не имело никакого смысла бросать место в Институте США и Канады, где она работала уже несколько лет.

Через несколько дней Носырев повез меня в Смольный, чтобы представить руководству обкома КПСС. Накоротке меня приняли Григорий Романов и второй секретарь обкома, надзиравший за деятельностью всех административных органов, в том числе КГБ, — Ратмир Бобовиков.

Затем состоялась процедура представления на общем собрании офицеров Управления. Носырев не нашел лучшего способа объяснить мой перевод на работу в Ленинград, заявив, что я расшифровался как разведчик. На меня смотрели с сожалением: вот какая судьба ожидает «погоревших» сотрудников ПГУ! Правда, должностное положение высокое, но не чета начальнику Управления «К».

Помимо меня у Носырева было еще пять заместителей. Высокий рыжеватый Владилен Блеер, пришедший в органы по рекомендации Романова из обкома, где он работал в качестве замзавотдела строительства, вел пятую линию, то есть политический сыск. Сергей Мануйлов бывший особист, как и Носырев, переведенный из военной контрразведки, курировал Вторую и Седьмую службы (контрразведка и наружное наблюдение). Тоже в прошлом особист, контр-адмирал Вадим Соколов, некогда трудившийся рука об руку с главой краснодарской мафии Медуновым, возглавлял транспортную, оперативно-техническую и хозяйственную службы, а также правительственную охрану — филиал Девятого Управления КГБ, насчитывавший в Ленинграде более ста сотрудников. В отличие от недалекого, завистливого Мануйлова, Соколов обладал некоторыми светскими манерами. Как бывший начальник горотдела КГБ в Сочи, много лет прислуживавший высокопоставленным лицам, в том числе членам Политбюро, он считался приближенным Носырева, обеспечивая его семью и некоторых секретарей обкома импортными подарками, свежей рыбой и