на ходу с целью опровергнуть правдивые слова другого человека. Существует теория, подтвержденная практикой: захваченных на месте преступления негодяев лучше допрашивать по одному и не раскрывать перед ними карты.

Однако весьма мудро позволить им услышать свидетельства, данные против них их же товарищами. В девяти случаях из десяти они примут сказанное за неопровержимое доказательство и попытаются исказить его смысл или утопить его в море лжи. Но они знают правду, и она, как я уже говорил, разъест их доводы, как кислота, причем почти с той же скоростью, с какой они будут их строить. Случаются, однако, редкие исключения, когда преступники не тратят времени на препирательства и сознаются сразу.

Короче, Грим, у которого я всему этому научился, отказался их слушать, пока Нарайян Сингх не рассказал в их присутствии все, что знал о событиях того вечера. Нашим пленникам оставалось только сидеть на полу и слушать его, как посетители кофейни слушают рассказ случайного собеседника. Не сомневаюсь: то, что сикх стоял к ним лицом, произвело особенно сильное впечатление. Он был прямо как лев перед шакалами.

Дело не в том, что они были убийцами, найденными в трущобах и нанятыми за десять долларов, или коротышками. Они выглядели вполне респектабельно и носили одежду из тонкого полотна, меж тем как одежда Нарайяна Сингха была изрядно порвана. Он так исхудал за время нашего недавнего марша через пустыню, что щеки запали, а скулы начали выпирать. На первый взгляд, он куда больше походил на загнанного зверя. Однако ухоженные лица его противников были худыми не в тех местах, где нужно. Под глазами красовались мешки. Их храбрость была показной, взгляды горели наглой злобой, но самоуверенные ухмылки, которыми они надеялись скрыть тревогу, граничащую с паникой, не могли сбить с толку внимательного наблюдателя.

Но прежде всего их выдавали ноги. Этим моментом исследователи человеческих характеров часто пренебрегают, а зря. Наши гости отправились на дело в туфлях, которые сбросили, чтобы неслышно подобраться к веранде. У настоящего мужчины ноги крепкие и мускулистые. У этих же ребят они были… не то чтобы дряблые, но мягкие и нежные — куда более красноречивое свидетельство склонности к предательству, нежели крючковатый нос и бегающие глаза.

В общем, это были местные денди. Такие вступают в партию младотурок и верят, будто новая эра создается посредством болтовни и дешевых трюков. Они выглядели жалкими тварями. Рядом с нашим стойким, верным древним обычаям Нарайяном Сингхом… которого, впрочем, тоже не назовешь простодушным.

— Сахиб, — начал свой рассказ Нарайян Сингх. — Как ты и приказал, я направился на Христианскую улицу и в указанном тобой месте нашел Юсуфа Дакмара. Он пил кофе в обществе этих людей и еще других. Поначалу они меня не заметили, ибо я вошел в дверь дома, расположенного в трижды двадцати пяти шагах дальше по улице, прошел по крыше, спустился на каменную галерею, что выстроена над кофейней с одной ее стороны, и укрылся там среди скверно пахнущих мешков.

Они беседовали по-арабски. Вдруг вошли еще какие-то люди, имена которых я расслышал и записал на этом листке бумаги. Тогда Юсуф Дакмар запер наружную дверь, сначала на цепочку, а потом на большой ключ, дважды повернув его в замке. Затем он встал спиной к двери, которую запер, на красный табурет с четырьмя короткими ножками и заговорил, сильно размахивая руками, как человек, который хочет воодушевить толпу. Главным образом он говорил о том, что Иерусалим — святой город, а Палестина — святая земля, что обещания тем более святы, если даны в связи с делами веры. Собравшиеся бурно аплодировали. Однако чуть погодя он позволил себе насмехаться над всеми религиями, и они опять хлопали. Он сказал, что союзники, согласившись с доводами англичан, заключили договор с эмиром Фейсалом, по которому он возглавил арабские войска, и они сражались вместе с союзниками против турок и немцев, потеряв при этом сто тысяч своих людей и много денег.

Так, сахиб. Затем он спросил их, много ли из обещанного союзниками эмиру Фейсалу, как вождю арабов, было исполнено или может быть исполнено. И они ответили в один голос: «Ничего!». На что он кивнул, как учитель, когда ученики хорошо отвечают урок. И продолжал, как гуру, обличающий грешников: «Обещание женщины мало значит: кто верит ему? Когда оно нарушено, мужчины дружно смеются. Обещание, вырванное угрозой пытки, ни к чему не обязывает, поскольку тот, кто его давал, не был свободен и не может отвечать за свои дела. Таков закон.

— Обещание, данное в ходе сделки, — продолжал он, — это соглашение вынужденное и может стать поводом для тяжбы. Но обещание, данное в дни войны от имени государства, — это закон, написанный кровью. Любой, кто нарушит его, нарушит долг крови; любой, кто не убьет святотатца, станет изменником, выступившим против Аллаха!» Все с воодушевлением аплодировали этой речи, сахиб, а, когда они умолкли, он велел им хорошенько подумать и самим решить, кто попрал священную клятву. «Арабам!» — отвечали они. «А кому отдали эту страну?» — снова спросил он, возвысив голос. «Евреям!» — прогремел ответ.

И тогда он ненадолго умолк, как учитель, который услышал лишь половину ответа на заданный им вопрос и ждет, когда ученики закончат. Но все молчали. И тут один взревел: «Смерть евреям, во имя Аллаха!», и остальные подхватили его крик. Юсуф Дакмар был доволен и улыбнулся, однако сам этих слов не повторил. Вскоре он продолжал: «Мы, собравшиеся здесь — люди просвещенные. Пусть праздные мечтатели гадают о прошлом и будущем. Настоящее принадлежит нам. И для нас не имеет значения, принадлежит ли Фейсал к потомкам пророка Мухаммеда. Если разобраться, это такое же глупое суеверие, как те, которым предаются христиане, да и не только они. Но есть ли кто, подобный Фейсалу, кто может объединить арабов под своими знаменами?» Они ответили, что Фейсал — единственный из живущих, кому это под силу, и сказали много слов, восхвалявших Фейсала. И каждый раз Юсуф Дакмар кивал. «И все же, — продолжал он, когда они закончили, — Фейсал небезупречен. Порой он ведет себя как глупец, и прежде всего, вот в чем: он требует держать слово даже с теми, кто сам слова не держит». И все собравшиеся послушно, точно ученики, отвечающие урок, повторили, что это поведение безумца.

«Итак, — снова заговорил Юсуф Дакмар, — теперь мы поняли главное. Мы не альтруисты, не одержимые верой, не рабы. Мы люди, обладающие здравым смыслом. И нам предстоит важное дело. Ибо не мы слуги Фейсала, но он наш слуга. Мы используем его, а не он нас. Если он избрал неверный путь, наша святая обязанность — наставить его на путь истинный. Дни самовластного правления миновали. Пробил час для тех, кто радеет о чаяниях народа и станет действовать ему на благо! А поскольку они еще не получили это право, то должны это право завоевать. И именно мы, собравшиеся здесь, представляем истинные заботы и надежды арабов. Потому наш долг — любыми способами заставить Фейсала принять нашу сторону».

И тогда эти трое, сахиб, сидящие ныне здесь, предложили немедленно отправиться в Дамаск и убить людей, дающих неверные советы Фейсалу. Они сказали, что если им дадут денег, они легко смогут нанять несколько дамасских клинков — сахиб, несомненно, знает изречение о жителях Дамаска и острой дамасской стали. На что Юсуф Дакмар заметил с насмешкой, что предпочитает людей достаточно храбрых, чтобы сделать такую работу самим. Разгорелся спор. Они возражали, а он издевался над ними, пока, наконец, этот человек с порезанной стеклом шеей не спросил: «Может быть, ты, Юсуф Дакмар — просто хвастун, которого пугает вид крови?» Похоже, он только и ждал, сахиб, ибо ухмыльнулся и выпятил грудь. «Я, — заявил он, — всегда учу примером, а не наставлениями. Я делаю только то, что считаю необходимым делать. И зарубите себе на носу: я попусту не хвастаю. Ибо человек, — сказал он, — который говорит о себе, вызывает на разговор других, а дела говорят сами за себя. Но я все-таки кое-что скажу вам, а вы послушайте и сделайте выводы. Фейсал отказывается нападать на французов, ибо заверил этих нарушителей обещания, что не нападет на них. Он поклялся англичанам, что защитит евреев, и, похоже, пытается сдержать клятву, хотя и англичане нарушают свое слово. Поэтому кое-кто из друзей в Дамаске, доверяющие мне, решили, что могут действовать от имени Фейсала и против тех, и против других, а Фейсалу останется лишь принять это. В армии Фейсала пятьдесят тысяч человек, и они готовы выступать. Казна Дамаска пуста, так что промедление для нас хуже смерти. Настало время действовать!»