журавля с медицинской справкой. И небо было самым подходящим местом для нашей птички, синица она или журавль, пока подпись офицера по делам личного состава не украсила нужную бумажку.

В итоге мы втроем поехали в кэбе в сикхский госпиталь, куда оказалось не так-то просто попасть. В карауле там стоял сикх, который не признавал ничего, кроме приказа. В любом случае, он не знал Грима, ибо лишь недавно прибыл из Индии. Будь Грим в форме, и никаких бы вопросов не возникло, но они с Джереми по-прежнему были одеты как арабы; моя же гражданская одежда, по мнению часового, предполагала наличие сопровождающего, дабы я не совершил никакой наглой выходки. Арабы в его глазах были насекомыми, а белого, который водится с подобными созданиями, вообще нельзя принимать всерьез.

Но в госпитале находился наш друг Нарайян Сингх, который наслаждался законным правом ветерана — получать после суровых испытаний, перенесенных им в боях при Абу-Кеме, все, что можно, за счет армии. Правда, ничего серьезного с ним не случилось. Он узнал голос Грима и появился из центральной двери, сияя ослепительной белозубой улыбкой из-под роскошных усов. Его кудрявая черная борода снова отросла, он был исполнен достоинства, величия и с ходу все понял.

Грим сказал Нарайяну Сингху несколько слов по-арабски — на языке, который часовой считал тарабарщиной, но Нарайян Сингх, в свою очередь, заговорил на пенждаби, и парень поник, точно цветок- однодневка, услышав гневную речь старого солдата. В итоге мы удостоились салюта оружием и прошли, не побеспокоив никого, в том числе начальства. Нарайян Сингх двигался впереди с видом дворецкого былых времен, сопровождающего царственных владельцев дома в их покои. Он даже сообщил нам, как бы между делом, но очень тактично, что дежурный врач находится на операции.

— Любое желание сахибов — закон, но если они захотят поговорить с доктором-сахибом, придется вызвать его из операционной, где он трудится за крепко запертыми дверьми. Вам угодно, чтобы я его позвал?

— Серьезная операция? — спросил Грим. Никто не улыбнулся. Превосходная актерская игра!

— Очень, сахиб. Он удаляет сипаю половину печени.

— Хм… Мне и в голову не придет его отвлекать. Скверное дело. Идемте.

Но мы не вошли в палату, пока Нарайян Сингх и дневальный не огородили койку номер девятнадцать двумя ширмами, как это делают, когда больной умирает, и не поставили рядом три стула, вопреки вывешенным на стене правилам. Затем Нарайян Сингх встал на страже перед ширмами, но, полагаю, пропустил не так много из нашей беседы.

Человек, лежащий на койке, был ранен тяжело, но не смертельно. И хотя глаза его лихорадочно блестели, он, кажется, сохранил некоторую ясность мысли. Он с минуту смотрел на Грима в упор и, наконец, узнал его.

— Джимгрим!

— Сиди-бин-Таждим, это ты? Я так и думал, что это ты! — Грим говорил на северном арабском диалекте, заметно отличающемся от того, на каком говорят вокруг Иерусалима.

— А это кто? — хрипло спросил раненый, поглядев сперва на Джереми, а затем на меня.

— Росс, мой друг, — ответил Грим.

— А вон тот?

Я ему откровенно не понравился. Западная одежда и бритое лицо не внушают доверия арабу, особенно когда дела у него плохи. А этому иностранцы слишком часто оказывали скверную услугу.

— Американец по фамилии Рэмсден. Тоже мой друг.

— О! Американи! Хаким?

— Нет. Он не доктор. Но его не надо бояться. Он друг Фейсала.

— Чьи это слова?

— Мои, — ответил Грим.

Сиди-бин-Таждим кивнул. Похоже, слова Грима были для него истиной в последней инстанции.

— Почему ты сказал, что тебя ударил ножом еврей? — внезапно спросил Грим.

— Чтобы они повесили пару евреев. Уалла! Разве не евреи стоят за всем? Если грек убивает мальтийца, это задумал еврей. Да падет на них проклятие Аллаха, и пламя Иблиса пожрет их…

— Ты видел человека, который тебя ударил?

— Да.

— И он был евреем?

— Джимгрим, не тебе об этом спрашивать. Если еврей хочет убить, он всегда наймет кого-то другого. Тот, кто меня ударил, был наемник, и он умрет от моей руки, Аллах мне в том свидетель.

Но пусть Аллах покарает меня и низвергнет во прах непогребенным, если я не заставлю поплатиться за это десятерых евреев!

— И какого-нибудь еврея в особенности? — спросил Грим.

Человек на постели сжался и ушел в свою скорлупу, точно моллюск, до которого дотронулись. Он выглядел довольно необычно и скорее походил на испанцев, которых любил писать Гойя: с редкой седеющей бородкой и впалыми щеками. Его мучил жар, он сбросил серое армейское одеяло, и я увидел под смуглой кожей его тугие мускулы, точно отлитые из бронзы.

— Если бы не евреи, Фейсал уже стал бы царем всей этой земли, — внезапно произнес он и снова замолчал, замкнувшись в себе.

Грим улыбнулся. Он почти всегда улыбается, когда вроде бы не за что ухватиться. В те мгновения, когда большинство людей, ведущих допрос, хмурятся, он проникается сочувствием к допрашиваемому, подбадривает его… Это просто хитрый обходной маневр.

— А как насчет французов? — спросил Грим.

— Да сокрушит их Аллах! Они все на содержании у евреев!

— Ты можешь это доказать?

— Уалла! Могу.

Грим, похоже, не особенно ему верил. Его взгляд оставался пристальным, но в глазах плясали веселые искорки. Раненый задрожал от негодования.

— Ты смеешься, Джимгрим, но послушай, что я тебе сейчас расскажу!

Однако Грим по-прежнему улыбался.

— Сиди-бин-Таждим, ты один из фанатиков, что думают, будто весь мир против них в сговоре. С чего ты решил, будто евреи считают тебя такой важной фигурой, что подсылают к тебе убийц?

— Уалла! Я один из немногих, кто управляет происходящим.

— И если тебя убьют, то весь процесс остановится, так?

— На все воля Аллаха. Я еще жив.

— У тебя есть друзья в Иерусалиме?

— Конечно.

— Странно, что они тебя не навестили.

— Уалла! Ничего странного.

— Понятно. Они считают тебя человеком без полномочий, который может что-то затеять и оставить это на других?

— Кто говорит, что у меня нет полномочий?

— Ну, если ты можешь доказать, тогда…

— Что тогда? — переспросил раненый, пытаясь сесть.

— Скажем, Фейсал — мой друг, и люди, которые пришли со мной — тоже его друзья. У тебя, конечно, нет письма, потому что это было бы слишком опасно…

— Джимгрим, клянусь Аллахом, у меня было письмо! Тот, кто ранил меня, забрал его. Я…

— Это было письмо от Фейсала?

— Малэйш… неважно. Оно было зашифровано и запечатано. Если ты сможешь добыть для меня это письмо, Джимгрим… но какая теперь польза от этого? Ты ведь на службе у англичан!

— Скажи, кто тебя ранил, и я достану для тебя письмо.

— Думаешь, я так прост? Ты можешь слишком много узнать. Лучше скажи врачу, чтобы поскорее вылечил меня, тогда я сам займусь своими делами.

— Мне бы хотелось спасти тебя от тюрьмы, если это возможно, — ответил Грим. — Мы с тобой старые