Бундшух (очевидно, это была некая крестьянская группа), объявляли о том, что в защиту Лютера готовы выступить 400 рыцарей. Жизнь его обвинителей и, возможно, самого императора находилась под угрозой. Никто не знает, существовали ли эти рыцари, но никто не хотел искушать судьбу.

Лютер уехал 26 апреля в сопровождении императорского эскорта – но кто мог знать, насколько это безопасно? Никто: ни он, ни его покровитель Фридрих, который не хотел рисковать и приказал устроить ненастоящее похищение. В лесу кортеж Лютера окружили всадники, захватили его и умчались с ним в замок Вартбург – специально подготовленное Фридрихом место.

Тем временем в Вормсе имперские власти объявили Лютера вне закона, запретили его книги и наложили запрет на «клевету». Таков был приговор, который навис над Лютером и ограничил свободу его перемещения за пределами Виттенберга. Но это ничего не изменило. Большинство людей по-прежнему поддерживало Лютера. Один из его оппонентов, сатирик Томас Мурнер, в 1522 году опубликовал в Страсбурге сочинение «О великой лютеранской глупости». «Мурнер» означало «ворчун», но также это было имя кота из народных сказок, поэтому карикатуристы по всей Германии изображали его с кошачьей головой. Как бы то ни было, в Вормсском эдикте забыли упомянуть о том, что запрещалось клеветать только на сторонников папы, поэтому местные пролютеранские власти наложили арест на книгу Мурнера.

Лютер продолжал прятаться в Вартбурге как «юнкер Георг», отрастив бороду и растолстев. Здесь он начал работу над своим следующим проектом – немецким переводом Библии. Его перевод Нового Завета, на который у него ушло всего 11 недель, появился в 1522 году. Это была на удивление сильная работа, основанная на еврейском и греческом текстах, намного превосходящая перевод Ментеля, базирующийся на латинском тексте и изданный в Страсбурге 60 годами раньше. Перевод Старого Завета увидел свет в 1534 году. Нельзя сказать, что Библия Лютера – труд одного человека (поскольку он использовал помощь других в отношении всех задействованных языков, в том числе немецкого), но этот проект был пропитан его мастерством и стал краеугольным камнем в формировании современного верхненемецкого диалекта. Лютер сознательно хотел избежать использования своего родного нижнесаксонского диалекта, чтобы, по его словам, «быть понятым людьми как из Верхней, так и из Нижней Германии». Он избегал использования слов, присущих местным диалектам, выбирая фразы, известные всем, упрощая и стандартизируя их написание. И это сработало: его Библия стала образцом великолепия и удобопонятности, каковым она остается и по сей день. В отношении лингвистического влияния эта работа стала немецким аналогом работ Шекспира и Библии короля Якова.

Через год, когда христианский мир был охвачен войной и бунтами, Лютер вернулся в Виттенберг. Раскол, которому он положил начало, уже было не остановить. Священники начали вести службы на немецком языке. Монахи женились (что сделал и Лютер четырьмя годами позже). Библия стала венцом работы Лютера; она обращалась непосредственно к людям, на привычном для них языке, как это делал он сам, принеся затишье в кипевший фанатизмом город. Он прожил еще 25 лет – достаточно для того, чтобы увидеть, как другие принцы использовали его идеи для укрепления своих амбиций в противостоянии против папы и императора. Его реформистское течение разделилось на множество направлений, возглавляемых Цвингли в Швейцарии, Кальвином во Франции, Ноксом в Шотландии.

После смерти Мартина Лютера закончилась 10-летняя война между католиками и лютеранами. Это произошло в 1555 году, когда стороны заключили Аугсбургский мир и впервые было признано, что Германия действительно разделена между католиками и лютеранами. Религиозный плюрализм превратился в господствующую тенденцию, или, скорее, в две господствующие тенденции, реформистская ветвь которых вскоре разделилась на течения гугенотов, анабаптистов, арминиан и евангельских христиан, распространяясь по всем странам Северной и Центральной Европы, а затем и на противоположный берег Атлантического океана, в Церкви, имевшие мало общего, кроме их гордой независимости.

Доминирующая тема в этой истории – появление новых национальных настроений. Лютер обращался к немецкой нации на ее родном языке; он взывал к людям, по горло сытым господством иностранцев; его грубый язык положил начало культурному национализму, оказывавшему драматическое и стабильное влияние, хотя немцам понадобилось четыре столетия, чтобы прийти к логическому завершению – созданию национального государства. Но рожденные в Германии книгопечатание, язык и национализм коснулись всей Европы, в частности Англии, где они имели примерно такие же последствия.

Главным героем этого действия был Уильям Тиндейл. Он учился в Оксфорде, идя по стопам Уиклифа, который столетием раньше исследовал те же территории, что и Лютер. Тиндейл выступал против коррупции, клерикалов и папы. Кроме того, он перевел Библию (вероятно, Тиндейл сделал это не сам, но определенно оказывал содействие в данном процессе). В 1520-х годах Тиндейл работал преподавателем в Глостершире, когда ему пришла идея создания нового перевода. Тогда ему было около 30 лет. В 1522 году он узнал о переводе Лютера и был им вдохновлен. В Лондоне он испросил разрешения на издание своего собственного перевода Библии у лондонского епископа Кут-берта Танстолла. Но Танстолл, традиционалист, враждебно настроенный по отношению к Лютеру, отклонил эту идею. Тиндейл уехал к источнику своего вдохновения – в Виттенберг, где он упоминался среди зачисленных в университет в 1524 году. Это было неистовое время, когда ликующий Лютер вернулся в родной город, взяв под свое управление толпы ярых фанатиков и начав применять свои учения на практике. В следующем году Тиндейл прибыл в Кёльн, наиболее значимый центр религиозного книгоиздательства, со своим новым переводом, и постучался в дверь Петера Квентеля, чей отец фактически монополизировал книгоиздательство в городе после того, как утих первый бум со времен Гутенберга.

Квентель принял его и начал работу. Но Кёльн – это не Виттенберг. Здесь старая религия все еще была жива, как и наш давний знакомый, незадачливый оппонент Лютера, Иоганн Добнек, который, убежав из Вормса в поисках книгопечатника, нашел его в том самом Петере Квентеле, который теперь работал с Тиндейлом. Добнек, известный под своим латинским именем Кохлеус, видимо, был поражен, когда, только выйдя из стычки с сатанинским Лютером, узнал, что протеже Лютера пытается совратить его собственного книгопечатника. Он пожаловался властям, которые повиновались Вормсскому эдикту, запрещавшему дальнейшее распространение всего лютеранского, и приготовился к аресту Тиндейла. Но тот вовремя сбежал в Вормс, забрав первые 10 напечатанных непереплетенных блоков листов формата ин- кварто.

Там он переплел эти первые страницы печатного английского издания – пролог и Евангелие от Матфея (и, возможно, от Марка). Затем страницы были переправлены в Англию, что привело в ярость епископа Танстолла. В Вормсе работал не кто иной, как Петер Шёффер, который принялся выполнять задачу по печатанию Нового Завета, переведенного Тиндейлом. Шёффер, будучи экспертом по распространению опасной литературы, предложил использовать формат поменьше, чем внушительные, но громоздкие листы формата ин-кварто Квентеля.

Книги формата ин-октава было бы проще переправить в Англию. В 1526 году он напечатал 3 тысячи копий Нового Завета. Шёффер-отец был одновременно коммерсантом и художником, а молодой Петер был еще более деловым, чем его отец. Поэтому Библия Тиндейла не являлась шедевром книгопечатания, но это было неважно. Она прекрасно выполнила свою задачу. Шёффер связался с торговцами, такими как богач Хамфри Монмаут, которые организовали переправку в Англию. Менее значимые люди выполняли роль мулов, разгружая контрабанду и подыскивая покупателей. Это была опасная работа, ибо разоблачение означало верную смерть для людей и их клиентов. Так, Роберт Нектон из Норвича и Уильям Гаррард из Оксфорда, чьи имена стали известны благодаря протоколам их допросов, были сожжены. Сам Монмаут был арестован, но оказался слишком большой шишкой, чтобы предстать перед судом.

Члены преданной команды добровольно рисковали жизнью. Очевидно, что никто из них не стремился