Осталось понять, что же ему делать со свалившейся на него информацией.

Возвращаясь домой, Лена размышляла о своей героине. В старухе было что-то ужасно для нее притягательное. «Звериное жизнелюбие, наверное… и такая подчеркнутая забота о себе, нетипичная для советских женщин, – в ее-то возрасте! Она до сих пор садится так, чтобы свет на нее выгодно падал, и со вкусом подбирает украшения, хотя на другой женщине такое количество колец и браслетов смотрелось бы неуместно… И притом вовсе не пыталась произвести на меня впечатление».

Лена всегда проводила несколько встреч со своими персонажами. Биография сама по себе ничего не значит: Елена неоднократно убеждалась, что обладатель самого удивительного «послужного списка» может оказаться скучноватым, замкнутым человеком, интересным лишь в качестве передатчика информации о той реальности, с которой редко сталкивается большинство людей. Для нее было важным другое: как человек разговаривает, как шутит… Как он ест, в конце концов! Марта Конецкая ела быстро, хоть и аккуратно, – как человек, который очень голоден, но старается скрыть это от собеседника. Легко было представить ее управляющейся с палочками в японском ресторане, но еще проще – объедающей куски сочащегося кровью мяса с шампура. В том, что Конецкая – типичный «мясоед», Лена была уверена.

«Нужно будет обязательно спросить ее об этом при следующей встрече», – сказала она себе и остановилась, будто споткнулась. Навстречу ей со скамейки, стоявшей во дворе возле детской площадки, поднялся Вася Ковригин.

Полный, широкоплечий, с вечными своими уродливыми четками, обмотанными вокруг запястья, он улыбался немного растерянно, будто не ожидал, что она появится возле собственного дома. Уголки глаз опущены, как у собак породы бассет-хаунд: когда-то Лена подшучивала над ним, оттягивая ему веки и теребя за ухом, пока он не начинал рычать. Свободная рубашка навыпуск и широкие штаны – Ольга Сергеевна говорила о нем «расхристанный», и это была правда: Вася обыкновенно выглядел так, словно выбежал из дома пять минут назад и застегивался на ходу.

При этом он был очень обаятелен, добродушен и открыт. Человек, замыкавшийся перед любой фотосъемкой, у Ковригина чувствовал себя естественно и свободно. Пару раз Васе удавалось пройти через оцепление, отсеивавшее любопытных, и сделать серию репортажных снимков с места событий, куда других фотографов не пропустили.

– Привет, Лен, – сказал он, вперевалочку подходя ближе. – Как дела?

– Что ты здесь делаешь?

– Тебя жду. – Он пожал плечами и снова улыбнулся по-детски.

Не желая поддаваться ни на его обманчиво легкий тон, ни на улыбку, она качнула головой, словно говоря: «не пытайся, ничего у тебя не получится».

– Ленка, можем мы с тобой поговорить по-человечески, – спросил он. – Бог с ним, с «поговорить»… Но вот на один вопрос ответь мне честно, а?

– Задавай. – Все-таки ее голос прозвучал не так сухо, как ей хотелось бы. Она приготовилась к одному из тех ужасных вопросов «об отношениях», какие задают друг другу лишь люди, у которых больше не может быть никаких отношений, но он спросил совсем другое:

– Почему ты перестала писать, Лен?

К этому она оказалась не готова и сама почувствовала, что бледнеет. Ей всегда с трудом давалось вранье, а лгать Васе было и вовсе невозможно – он начинал смотреть укоризненно, как пес, которого ни за что ни про что обидел любимый хозяин, качал головой, словно ему становилось неловко за врушку, и разве что сам не краснел. Даже понимая, что все это не более чем игра, Лена не могла сказать ему неправду.

– Я знаю, что у тебя был готов сюжет новой книги. – Ковригин сделал к ней шаг, Лена отступила назад. – Я знаю, что ты очень хотела ее написать. – Еще шаг навстречу. – Так почему же ты этого не сделала? Тебе кто-то угрожал?

Она отрицательно покачала головой.

– Тогда в чем причина?

– Ты подстерег меня возле дома, чтобы поговорить именно об этом?!

Он кивнул, и прядь волос упала ему на глаза. По-мальчишески сдув ее, Ковригин проехался растопыренной пятерней по волосам, и этот знакомый жест больно отозвался в ней. Когда-то Вася казался ей неуклюжим… Потом об этом было смешно вспоминать: разве естественные люди могут быть неуклюжими?

– Да, я подстерег тебя возле дома, чтобы поговорить об этом, – с улыбкой добавил он, не удовлетворившись кивком. – Не в редакции же тебя подстерегать. Ты там такая… как лошадь перед скачками. Я каждый раз боюсь, что ты меня затопчешь.

– Какое тебе дело до того, что происходит в моей жизни?

– Сам удивляюсь. – Он пожал плечами, и на лице его появилась растерянность, словно он и впрямь этого не понимал. – Но вот есть дело – и все тут.

– Васька, неужели ты хочешь получить премию, обещанную за раскрытие этой страшной тайны?

Сарказм помог ей собраться, но ненадолго. Ровно до той секунды, пока Вася не наклонился к ней, не заглянул в глаза.

– Я хочу помочь тебе. Я всего лишь хочу помочь, дружок.

Самое ужасное заключалось в том, что голос его был искренен. И глаза смотрели так честно, словно он никогда прежде ее не обманывал. Прочно забытое словечко «дружок», которым он всегда ее называл – ласково, как ребенка, – заставило ее на секунду окунуться в воспоминания о том времени, когда почти каждый ее день начинался с его телефонного звонка и этого слова.

«Рассказать ему все, и будь что будет. Васька умный и добрый, он поймет и поможет». В ней выросло и крепло убеждение, что единственный человек, которому она может сказать правду, сейчас стоит перед ней.

Почувствовав ее настроение – он всегда его чувствовал, – Вася взял ее под руку и повел к той самой скамеечке, на которой ее дожидался. Усадил, сам присел на корточки перед ней и потребовал:

– Рассказывай.

Она посмотрела на его участливое лицо и не выдержала.

– Понимаешь… Дело в том, что после пятой книги…

– Лена!

От громкого окрика и он, и она вздрогнули, обернулись. От подъезда к ним шла Ольга Сергеевна – лицо красное, возбужденное, в руке клетчатая продуктовая сумка, которую она хранила лет пятнадцать, если не больше – не любила шуршащие пакеты. При виде матери Лена почувствовала одновременно облегчение и боль. Так она и знала… Так она и знала, что у нее не получится никому ничего рассказать.

– А я тебя увидела, как только из подъезда вышла, – думаю, ты или не ты, – подойдя, заторопилась Ольга Сергеевна. – Здравствуйте, Вася. Леночка, ты мне не поможешь? Я в магазин, у меня сумка будет тяжелая – помоги донести, пожалуйста.

– Конечно, мам, – покорно согласилась Лена, вставая. – Извини, Вась. В другой раз.

– А можно я помогу донести сумку? – вмешался Ковригин. – А потом мы с тобой, Лен, договорим.

Ольга Сергеевна виновато улыбнулась:

– Простите, я хотела кое-что обсудить с Леной по дороге. Тет-а-тет. Но если я помешала вашему разговору, то я, конечно, пойду…

– Что ты, мам! Я тебе помогу, пойдем вместе. Увидимся, Вась.

Дубровина неловким жестом протянула ему ладонь – она всегда прощалась, пожимая руку, даже с друзьями, и из-за этой привычки над ней посмеивались. Ковригин взял двумя руками ее пальцы, хотел что- то добавить, но промолчал.