оказалась затянута в другой, вот и все. А уж было ли это последствием чьих-то происков или так неудачно сложились обстоятельства – неважно.
– Не думаете ли вы в таком случае, что страх лежит в основе любой мечты? – спросила преобразившаяся «моль», став вдруг очень серьезной. – К примеру, мечта писать книги… Что это, как не побег от пугающей реальности? А если так, то не лучше ли приноравливаться к этой, существующей, чем создавать иллюзорные комфортные мирки, которые рано или поздно закончатся?
– Глупости, моя милая, глупости. У вас во что ни ткни – так сразу побег! Думаете, хирург, делая операции, сбегает в кишки своих пациентов, чтобы не видеть жестокости окружающего мира?
Женщина улыбнулась:
– Осмелюсь утверждать, что творчество все-таки имеет другую природу.
– Не скажите, не скажите. Впрочем, это отдельная тема, а мы говорили о страхах и мечтах… Так вот, страх идет рука об руку с любым сильным чувством – это общее место. Достаточно сказать, что чем глубже любовь, тем большими переживаниями за жизнь любимых она сопровождается. Чем сильнее надежда, тем страшнее и глубже ямы безнадежности, в которые проваливается любой, ожидающий чуда. Но подменять само чувство страхом, свойственным человеческой натуре, или искать в нем причину всего, что чувствуешь, значит уподобляться безумному ученому, который исследует морскую воду, находит в ней соль и на этом основании заявляет, что вся морская вода произошла из соли. Птица, расправляющая крылья, летит не потому, что боится смерти, а потому что…
– …ей нравится полет? – закончила журналистка, воспользовавшись паузой.
– Потому что иначе она не схватит червяка, я хотела сказать. К моему возрасту, Елена Дмитриевна, вы поймете, насколько вовремя пойманный червяк важнее приятности полета!
Обе рассмеялись, и разговор перешел на другую тему.
Журналистка просидела у Марты Рудольфовны до самого обеда. Когда она ушла, Юлька заглянула в гостиную и обнаружила старуху, ухмылявшуюся с таким довольным видом, словно она только что испакостила жизнь закоренелому врагу.
– Садись! – Конецкая кивнула на кресло. – Продолжим делать из тебя красивую женщину.
Юлька послушно села напротив старухи, но та молчала, думала о своем.
– Зачем тебе быть красивой? – наконец спросила она, и Юлька даже растерялась от такого вопроса.
– То есть как… Ну, знаете, Марта Рудольфовна… Все женщины мечтают быть красивыми для принца, которого они когда-нибудь встретят, – попыталась неуклюже отшутиться она.
– Все женщины? – скептически повторила Конецкая. – Чушь собачья.
– А вы – разве вы не мечтали о принце?
– О принце? Ха-ха! Мечтать о принце могут только дурочки, у которых слишком много свободного времени и нет объекта для приложения усилий по выращиванию принца. А у меня не было времени! У меня были отношения, сплошные отношения – с одним, вторым, третьим! Я скакала из одного романа в другой с легкостью кузнечика! Мне было не до мечтаний, голубушка. А ты запомни: хотеть быть красивой – нормальное состояние нормальной женщины. Не для кого-то, не почему-то, а просто так, без всякой причины. Если женщина говорит, что не хочет быть красивой, – она врет. Если она действительно не хочет быть красивой, значит, в ней что-то испортилось.
Конецкая сделала движение рукой, и солнечный луч рассыпался бликами по столу, отразившись от роскошного кольца на ее пальце.
– Да, а сверху нужно будет подрезать, – сказала она непонятное.
– Что подрезать?
– Волосы. И, разумеется, покрасить.
Юлька была уверена, что короткая стрижка испортит ее окончательно, но она знала, что возражать ведьме нельзя – заколдует, превратит в лягушку, да не оставит сидеть в пруду на листе кувшинки, дожидаясь принца, а использует для французского блюда «лягушачьи лапки в кляре» и с аппетитом съест.
– В какой цвет? – вздохнув, спросила она. – В черный?
– Боже упаси! Тебе стоило бы знать, что черный цвет простит. Из тебя он сделает в лучшем случае продавщицу овощного ларька. Нет, только шоколадный!
Юлька не стала спрашивать, что получится из нее в худшем случае, и лишь поинтересовалась:
– А стрижку какую?
– Все сбрить. Начисто.
Конечно, сбривать ничего не пришлось. Марта пошутила. Но Юлька поймала себя на том, что какое-то время всерьез представляла, как она будет выглядеть лысой, и эта фантазия не вызвала у нее того ужаса, который настиг бы ее еще пару месяцев назад при мысли, что придется побриться.
Мастера Конецкая вызвала к себе домой. Приехала пигалица младше Юльки с короткими белыми волосами, стоящими ежиком, и веселым скуластым лицом, с шутками и прибаутками посадила ее перед зеркалом и состригла жалкие серые прядки, напевая что-то себе под нос.
Потом Юльку красили, сушили, что-то втирали в волосы и снова сушили… И когда в конце концов она взглянула на себя в зеркало, то ахнула и уставилась на девчонку, не понимая, как та сотворила такое чудо.
– Хоть сейчас на выставку, – сказала пигалица и упорхнула к Марте Рудольфовне, оставив Юльку разглядывать себя.
Конецкая зашла в комнату спустя несколько минут, остановилась у домработницы за спиной, поджала губы.
– Терпимо, – наконец вынесла она вердикт.
– А по-моему, здорово! – искренне сказала Юлька, вертя коротко остриженной головой. Едва ли не первый раз за много лет ей нравилось свое отражение. Она представила себя принцессой – современной, но по-сказочному романтичной, – и ей захотелось немедленно надеть то платье, которое они купили с Конецкой.
– Здорово будет, когда в голове содержимого прибавится, – сухо сообщила та. – И хватит любоваться собой, приберись здесь, и побыстрее! Не хватало мне в доме твоих волос…
Напоминание о том, что никакая она не принцесса, а всего лишь прислуга, резануло Юльку. Но девушка овладела собой очень быстро, и даже намека на злость не было в ее голосе, когда она послушно сказала:
– Хорошо, Марта Рудольфовна, сейчас будет сделано.
…На следующий день полил дождь – холодный, весенний. Сергей рассматривал струйки, стекающие по лобовому стеклу, и раздумывал о том, как быстрее выполнить вторую часть задания.
Накануне он сообщил Тогоеву, что нашел его дочь, и испытал чувство глубокого удовлетворения, услышав, как растерялся Олег Борисович при известии о том, у кого обосновалась Юля.
– Не может быть… – пробормотал Тогоев в трубку. – Да они обе свихнулись!
Бабкин это предположение комментировать не стал, лишь спросил, остается ли его задание прежним. Да, сказал Тогоев, ему необходимо выяснить, чем занимается его дочь: работает ли она или живет на полном иждивении старухи.
Поэтому с утра Сергей Бабкин сидел в теплой машине и наблюдал за подъездом. Тогоев еще раз предупредил его о том, что девушка не должна ни о чем подозревать, а для Бабкина это означало, что расспросы пока исключены.
– Ножками-ножками, глазками-глазками, – пробормотал он под нос старую присказку оперативника, с которым когда-то работал в одном отделе, и потянулся за термосом с кофе.
Юля вышла около полудня, когда дождь уже закончился. Вслед за ней из подъезда выскочила какая-то девчонка, прошлепала по луже в смешных резиновых сапогах с нарисованными на них ярко-розовыми бегемотами. Пробегая мимо машины Сергея, она оступилась с бордюра, и брызги долетели до стекла. Бабкин на короткое время отвлекся, а когда обернулся, Сахаровой уже не было видно.
В первую секунду он испугался, что она незаметно села в одну из припаркованных возле дома машин, но уже в следующую заметил ее – Юля успела дойти до угла дома и там остановилась, словно бы в нерешительности.
