Глаши. Он представил себе кислую физиономию Гнесианова, когда ему придется подписать акт, и рассмеялся.

День прошел в осмотре двигателя «РВ-204» и в составлении дефектной ведомости.

Вечером, едва дождавшись времени, когда, по его расчетам, он мог застать Лопатто дома, Николай нанял извозчика и поехал на Мясоедовскую.

Открыл ему дверь профессор.

Николай развязал пакет, сказав:

— Надеюсь, что рекламации не будет!

Лопатто взял в руки корпус наполнителя и капсюль, внимательно осмотрел их и улыбнулся:

— Золотые руки! Признаться, Николай Артурович, я питаю какую-то страсть к рабочим рукам умельца. Если бы не упорство моей жены, я поставил бы у себя в кабинете токарный станок...

— Эдуард Ксаверьевич, обстоятельства складываются так, что... Словом, эта «игрушка» необходима срочно...

— Какой тоннаж судна? — спросил профессор Лопатто.

— Около двух тысяч тонн...

Взвесив на руке оболочку наполнителя, профессор в раздумье сказал:

— Должно быть достаточно... — помолчав, Эдуард Ксаверьевич снова спросил: — Два дня можете подождать?

— Послезавтра в это время?

— Хорошо. Приходите послезавтра.

Лопатто проводил Николая в прихожую и запер за ним дверь.

Только на Старо-Портофранковской улице ему удалось поймать извозчика и подрядить его на Коблевскую.

В подворотне Глашиного дома стояла парочка. Между поцелуями он страстно шептал:

— Жжешь ты меня! Жжешь!..

Николай перешел на другую сторону улицы и, переждав минут пятнадцать, снова пошел к дому, но услышал из подворотни:

— Жжешь ты меня!.. Жжешь!..

«Хотя бы ты сгорел наконец!» — с досадой подумал Николай и медленно пошел в сторону Новобазарной площади, не торопясь вернулся и еще издали услышал звук поцелуя и:

— Жжешь ты меня!.. Жжешь!..

Не выдержав, он шагнул в подворотню и прорычал:

— Ваши документы!

Женщина бросилась в сторону двора, а мужчина, чуть не сбив Николая с ног, выскочил на улицу.

Николай подошел к окну и заглянул в щель светомаскировки: поставив на швейную машину осколок зеркала, Глаша с постным лицом святоши примеряла черный платок.

Он постучал. Погасив свет, Глаша подошла к окну, отвернула светомаскировку и, узнав его, пошла открывать.

Уже в комнате он увидел на Глаше гайтан с крестом.

— Как с пропуском? — спросил он.

— Комиссар заявление принял, сто марок тоже. Обещал завтра...

— Не спрашивал, почему вы хотите ехать именно в Балаклею?

— Спрашивал. Я ему показала письмо от тетки Раисы. Он прочел, говорит: «фронт близко!» А я ему на стол сто марок и, как вы меня учили, обещала двести. Черт с тобой, говорит, попадешь к русским — проторгуешься!

— Поздравляю, Глаша, с успехом. Вот вам тысяча марок на мануфактуру. Купите три-четыре отреза. В Балаклее можете их продать и деньги использовать по своему усмотрению. Жить-то вам нужно. Молитвы переписали?

Глаша достала из-под матраса книжицу:

— Вот. Не очень разборчиво, как умею...

Николай перелистал страницы, исписанные угловатым детским почерком Глаши, и остался доволен.

— Между строк я впишу подробную информацию. Вы должны сообщить офицеру разведки, которому передадите эту книжицу из рук в руки, что проявить тайнопись можно десятипроцентным раствором хлорного железа. Повторите, Глаша.

— Проявить тайнопись можно десятипроцентным раствором хлорного железа...

— Хотя нет. Хлорного железа может под рукой не оказаться или спутают его с хлористым... Лучше я дам вам с собой флакончик с раствором и справку из поликлиники, что вы страдаете кровотечениями из носа. Понимаете, Глаша, раствор железа будет у вас как кровоостанавливающее средство.

— Понимаю.

— Но кроме тех сведений, которые будут в этой книжке, вы должны выучить наизусть цифры, я вам написал... — Николай вытащил из внутреннего кармана узкую ленту бумаги, испещренную четырехзначными цифрами. — Вот, Глаша. Вам придется хорошо запомнить эти цифры, а запись сжечь...

— О господи! — она всплеснула руками. — Все, все?

— Все, все. Их не так много. Здесь очень важные сведения о системе немецкой обороны Одессы с суши, моря и воздуха.

— Я буду стараться...

— Завтра я приду в это же время. Постарайтесь выучить к завтрашнему дню хотя бы половину.

— Буду стараться. Если бы слова, а то цифры... Знаете, как трудно? — сказала она.

— Знаю, Глаша, но прошу вас. Очень прошу.

— Буду учить всю ночь...

— Зачем же ночь?

— А утром дел сколько? Пропуск дают, я вам не сказала, если на руках справка, что сдал одну пару шерстяных носков и перчаток. Тут мне одна женщина обещала, она сама вяжет. Потом в полицию. Бог их знает, сколько они там будут марьяжить. А мануфактуру купить? Думаете, это так просто?! Ого, сколько побегаешь...

— Я уверен, Глаша, что вы управитесь. Времени у нас мало, давайте обсудим несколько вариантов перехода линии фронта.

Николай Артурович достал карту и расстелил на столе...

В это же время далеко от Одессы, в одном из городов, освобожденных от гитлеровских захватчиков, в тесном кабинете два человека — майор Полуда и капитан Лесников — склонились над картой-двухверсткой, расстеленной на столе.

— Район выброски мы обсудили с летчиком Рожновым, — докладывал капитан. — Пришли к заключению, что лучше всего здесь, — он показал по карте, — в районе сел Мостовое — Ляхово. Дальше Бурзи будет добираться пешком вдоль Николаевского шоссе. Лиманы, в связи с их усиленной охраной, он обойдет с севера. В случае задержания патрулем Бурзи рассказывает легенду: он работал на рытье окопов под Мелитополем. Вот, Герасим Остапович, командировочное удостоверение с отметкой оккупационных властей... — Капитан достал из папки бумагу и положил перед Полудой.

Майор внимательно прочел документ, через лупу осмотрел печать и штамп, близко поднес к настольной лампе и проверил на просвет, затем молча вернул капитану.

— По легенде, Бурзи работал на земляных работах под Мелитополем и теперь пробирается в Одессу, куда, по имеющимся у него сведениям, эвакуировались из Херсона его жена и родители. Вот паспорт Бурзи с пропиской херсонской полиции и отметкой о трудовой повинности. — Он передал документ майору.

Прихлебывая давно остывший чаи, Полуда перелистал паспорт, задержался на штампе прописки, но документ не вызывал подозрений.

— Письма? — спросил он.

— Вот письмо от жены Бурзи, Тамары, в котором она пишет об эвакуации из Херсона. Вот письмо от родителей. Конверты с печатью мелитопольского отдела связи и штампом немецкой военной цензуры. Вот фотография, где снят Бурзи, он опирается на лопату... Рядом с ним немецкий сержант. На заднем плане панорама Мелитополя...