Александр встал.

– Видите ли, отец, прежде чем мы станем друг другом, позвольте мне сказать вам, что вы меня все-таки восхищаете. Я вот думаю, слышал ли когда-нибудь сын от своего отца столь удивительные речи. И столь же лестные.

– Уступаю вам свое рабочее место, – сказал Себастьян, также вставая. – Завтра отдадим наши письма управляющему. Мне осталось написать еще одно, Соломону.

Сказав это, Себастьян застыл от удивления. Кинжал, который он вытащил из ножен, чтобы отполировать и убрать следы влаги, лежал на одном из сундуков. И в блестящем клинке отражалась часть инкрустации на крышке – маленький перламутровый месяц.

Он вспомнил о другом кинжале, стиснутом рукой одного из мертвых убийц там, в Пушапуре, – в нем тоже отражалась луна, только настоящая.

Неужели существует какая-то связь между кинжалами и Луной?

Ускользающий взгляд, краснеющие без причины щеки. Александр только что вернулся с прогулки. Себастьян рассмеялся.

Молодой человек обернулся к отцу.

– Что вас рассмешило, отец?

– Вы.

Александр глубоко вздохнул и поднял брови.

– Надеюсь, опыт был приятным, – сказал Себастьян добродушно.

– Это написано у меня на лбу?

– Почти, – ответил Себастьян. – Ваши сапоги запачканы, и от вас исходит незнакомый запах, в котором я, кажется, различаю сандал. Вы отводите свой взгляд и краснеете под моим. Я не Господь Бог. Но думаю, что могу назвать Еву: это маленькая танцовщица Индра, которая уже несколько вечеров бросает на вас томные взоры.

– Вы опасный человек!

– Нет, просто внимательный. Простите, что спрашиваю, но у вас это впервые?

– Да.

– Вам уже больше пятнадцати лет, самое время. Вы влюблены?

– Она тоже опасна, как и вы, но по-другому. Вы возбуждаете ум изощренными пытками. Она делает то же самое с телом. Я на седьмом небе.

– Значит, вы влюблены.

Александр сел и стянул с себя сапоги. Казалось, он чем-то огорчен.

– Хотел бы.

– Значит, не влюблены. Что же вам мешает?

– Я надеялся, что вы мне это скажете.

Себастьян разрезал яблоко и предложил половинку сыну.

– Даже если бы и знал, то не сказал бы. В подобных случаях прок бывает только от тех объяснений, которые дают самому себе. Я их не знаю.

– Вы же сами ратуете за тождественность наших личностей. Раз я – это вы, то и скажите мне.

– А раз вы – это я, то должны понимать, что я не могу догадаться о том, чего вы сами не знаете.

– Тогда помогите мне!

– Я это и делаю, слушая вас. Иначе бы у меня возникло впечатление, будто я диктую вам, что вы должны думать о ваших собственных чувствах.

Александр вздохнул.

– Ладно. Это всегда так бывает? Время течет так быстро, что три часа кажутся всего четвертью. Но от наслаждения остается только чувство пресыщения и запах. А потом, когда приходишь в себя, все уже превратилось в воспоминания.

Себастьян удержался от улыбки.

– То же самое можно сказать и обо всем, что мы переживаем. Когда яблоко съедено, через миг от него остается лишь воспоминание.

– Значит, настоящее не существует?

– Нет. Нет другого настоящего, кроме самой жизни, Александр. Мы сотканы из надежд и воспоминаний. Если не из страхов и сожалений. Или угрызений совести.

– Но вы меня любите, и я вас люблю, а это не надежда, не воспоминание.

– Это потому что между нами не было борьбы за обладание. Но между вами и вашей любовницей дело обстоит иначе. Она вас соблазнила, и вы стали ее добычей. В свою очередь и вы ее соблазнили, и она стала вашей добычей. Впрочем, это идеальный поединок, где бойцы одновременно наносят друг другу одну и ту же рану.

– Значит, победа обречена? – воскликнул Александр тоном, в котором сквозила безнадежность.

Себастьян встал, закурил трубку, затянулся несколько раз и прошелся в одну сторону, потом в другую.

– Одна испанская святая, Тереза Авильская, сказала фразу, которая стоит того, чтобы вы над ней задумались применительно к этим обстоятельствам: «Мы проливаем больше слез над исполненными мольбами, чем над теми, что остались без ответа».

Казалось, эти слова сразили Александра.

– Значит, победа обречена, – повторил он, но на этот раз шепотом.

И вдруг:

– Почему?

– Потому что мы отказываемся от нее.

– Почему?

– Потому что низменная часть нашей души подобна стервятнику. Наши мечты вылеплены из воспоминаний, то есть из трупов прошлого. Наше желание сорвать следующее яблоко создано из воспоминаний о предыдущем. Однако будущее никогда не бывает тождественно прошлому. То, что мы хотим завоевать, не может быть тем, на что мы надеялись. И мы неизбежно разочаровываемся.

Александр выглядел удрученным.

– Значит, не надо желать?

Незнакомая боль пронзила Себастьяна. Он страдал за своего сына.

– Александр, вы могли заметить, что я никогда не говорю «надо» или «не надо». Я не доктор права – никакого права. Вы желали, и я себя с этим поздравляю. Вам остается лишь понять, желали ли вы некое существо или свое собственное желание.

За ответом опять последовало молчание.

– Как вам удается жить, зная все это? – спросил Александр голосом таким глухим, какого отец никогда у него не слышал.

– Я птица на ветке. Смотрю по сторонам. Иногда сгораю, словно феникс, и пытаюсь возродиться из собственного пепла. Иногда клюю червяков. И стараюсь никогда не оказаться в клетке.

– Хочу быть вами! – пылко воскликнул Александр.

– Кажется, мы об этом уже говорили, – ответил Себастьян с улыбкой.

– Что же мне делать с этой любовницей?

– Встречаться с ней, разумеется. Зачем вы обременяете себя сожалениями?

– А когда мы покинем Индаур, я причиню ей горе, как вы моей матери?

Себастьян отметил укол, но остался бесстрастен.

– Это одна из неприятных сторон в любовных отношениях. При некотором опыте можно научиться ставить в вину самим женщинам те горести, которые собираешься им причинить. Чтобы смягчить печаль Индры, вы могли бы откупиться.

– Откупиться?

– Да. Какая-нибудь драгоценность переведет ваши отношения в разряд материального обмена. Только следите, чтобы дар не был чрезмерным, это может внушить ей глубокие чувства. И не слишком скромным, это было бы знаком пренебрежения. Я отведу вас к моему ювелиру, сами что-нибудь выберете.