Джагдиш мягко покачал головой.
– Чтобы ты понял мои слова, тебе надо усвоить, что все боги – в тебе. Sarve devah sarisrasthah. Тогда ты увидишь, что боги сделали из тебя. Ты не ничто, не оскорбляй их творение, но ты и не все. И ты сможешь использовать твои дыхания согласно их воле, а не бестолково, как глупцы. Ты будешь существовать вовне.
Он отпил долгий глоток чаю. Себастьян не смог удержаться от мысли, что учитель утоляет таким образом жажду богов.
– Это и есть дух твоей религии?
– То, о чем я тебе говорю, – труд целой жизни. Иногда многих. Я коснулся твоей руки. Твои дыхания сильны. Быть может, они тебе помогут. Но быть может также, что они похожи на сильные ветры, которые требуют от мореходов большей умелости.
«Мои дыхания сильны, потому что я видел, как мой отец горел на костре, а со мной самим обращались как с рабом для удовлетворения своей похоти безумный монах и распутная дура», – подумал Себастьян и спросил:
– А как же статуя бога, которую я видел в храме?
Джагдиш улыбнулся.
– Боги обитают не только в твоем теле. Они повсюду, порой и в сделанных нами изображениях. Если умеешь смотреть, они могут явить себя.
Себастьян подумал какое-то время.
– Ты научишь меня управлять этими дыханиями?
Взгляд Джагдиша остановился на ученике.
– Всяким человеческим существом руководит какая-то стихия, и я с нашего первого урока пытаюсь определить твою. Порой ты мне кажешься текучим, как вода, а порой плотным, как земля. Но можно подумать также, что тебя жжет какой-то огонь. Неужели ты состоишь сразу из трех стихий? Но тогда тебе не хватает воздуха. Однако, если тебе удастся с этим совладать, ты станешь необорим.
Огонь.
Перед мысленным взором Себастьяна возник образ атанора.
37. ОДИН ДОЛЖЕН СТАТЬ ДРУГИМ
В тот день Александр отправился с одним из сыновей Айангара покататься верхом в соседнем лесу. Оставшись дома, Себастьян облачился в домашний халат из простого тонкого полотна, удобно устроился на ложе и, полузакрыв глаза, продолжил размышления о теориях Ньютона.
Если любовь – сила притяжения, то власть – сила отталкивания: никто не выносит чужой власти. Но не является ли тогда сама любовь стремлением к обладанию, то есть к власти?
Почему игла липнет к одному концу магнита и отстраняется от другого? И почему положительное притягивает отрицательное? Не потому ли, что всякая вещь или существо стремится приобрести то, чего ему недостает?
Значит, любовь и власть – синонимы, и оба движутся инстинктом завоевания. Однако этот инстинкт способен победить только у сильных. Притяжение и отталкивание – неутомимые движители человеческих поступков.
И оба обречены на неудачу: ненависть и любовь одинаково преходящи. Охлаждение ненависти. Охлаждение любви.
В нем самом, несомненно, обитает другой дух.
Прошло уже несколько месяцев, как он покинул Пушапур и стал гостем царя Холькара. А всего пару часов назад царский дворецкий сообщил ему огорченно:
– Простите, ваше сиятельство, что сообщаю вам печальную весть, но мы только что узнали, что умер Тарик-хан Хаттак. Десять дней назад.
– От чего умер? Ведь он был так молод.
Айангар пожал плечами с тем видом, который у умудренных опытом людей любой страны выражает долгое знание грязных тайн судьбы. Себастьян без труда понял: какой-то шпион Надир-шаха, избежавший мести Тарик-хана, предупредил своего персидского владыку о воображаемом заговоре, и тот рассвирепел.
Отравленный или зарезанный, правитель Пушапура умер от недостатка власти.
Себастьян вздохнул, посмотрел на перстень с заключенной в камне звездой и, когда управляющий ушел, решил наконец написать Банати и Соломону Бриджмену. Царь Холькар подтвердил то, в чем его уверял Банати: почта в Европу отправляется более-менее регулярно; сначала мешки с письмами и пакеты доставляются в Бомбей, а там грузятся на борт судна, принадлежащего либо французской Ост-Индской компании, либо английской United Company, либо на голландский, португальский или датский корабль. Все плыли в Европу, огибая Африку. Обычно письмо доставлялось по назначению через два-три месяца.
Он сел за резной столик, на котором стояли курильница и письменный прибор с двумя чернильницами, гусиными перьями и стопкой бумаги. Индусы, благодарение небу, писали много, и бумага тут не была редкостью.
«Дорогой друг!
Маршрут моего путешествия оказался гораздо более длинным и опасным, чем предполагалось. Мы со спутниками дважды чуть не расстались с жизнью. Дорога через Афганистан – вызов благоразумию. Когда настанет пора возвращаться, думаю, что морским путем будет быстрее и надежнее.
Из бесед с правителем Пушапура, а потом и с магараджей Индаура (вашим другом царем Холькаром) я узнал, что индийские царьки и князьки, число коих приближается к сотне, сознают угрозу, тяготеющую над их независимостью, и ищут средства уберечь себя от нее.
Магометанские правители севера уже подчинены власти персидского царя Надир-шаха, правители южных областей окружены с востока и запада англичанами и французами. Индусские князья середины страны, чья религия весьма своеобычна, образуют конфедерацию, довольно рыхлую, да к тому же ослабленную бесконечными распрями из-за престолонаследия. Тем не менее ее сил пока хватает для беспрестанных стычек индусов с магометанами.
Судьба Индии будет зависеть от исхода борьбы между французами и англичанами. В речах, которые я слышал по этому поводу, говорилось, что англичане имеют преимущество над французами, потому что с большей ловкостью пользуются распрями между князьями и заключают союзы с сильнейшими. Французы же мыслят только в рамках войны и торговли. Ничего не могу сказать на этот счет. Победителем будет тот, кто просто проявит больше решимости.
Одно несомненно: самыми яростными противниками иностранного владычества в маратхской конфедерации будут люди из высшей касты, брахманы. За исключением своих гостей, которые, подобно мне самому, защищены законами гостеприимства, они ко всем чужестранцам, и магометанам в том числе, относятся как к отвратительным варварам.
Правители Пушапура и Индаура сходятся в одном пункте: чтобы вмешаться в индийские дела, Россия должна располагать весьма значительной военной мощью, а главное – большим флотом.
Это основное из того, что я пока узнал. Буду извещать вас по мере поступления новых сведений.
Ваш верный граф де Сен-Жермен, писано в год Господень 1746, 24 июля в Индауре».
Он перечитал письмо, сложил и запечатал собственной печатью. Потом взял длинную трубку с подноса, прочистил головку особым лезвием, набил измельченным табаком из горшочка, зажег лучину и закурил. Стал обдумывать второе письмо, которое собирался написать Соломону, но едва выпустил первое облачко дыма, как вернулся сияющий Александр, в широких шароварах и высоких сапогах, раскрасневшийся после прогулки. Увидев отца за рабочим столом, юноша воскликнул:
– Вы позволите сменить вас на этом месте? Я уже больше четырех месяцев не писал матери, она, должно быть, вся извелась от беспокойства…
Образ Данаи возник в памяти Себастьяна внезапно, словно летняя гроза. Она сказала, что любила его. Любила? После одной давней беседы с Соломоном ему никак не удавалось понять смысл этого слова. Брат Игнасио тоже его любил. А почему бы тогда и не графиня Миранда? Оба хотели обладать им.
А он сам? Ведь он тоже хотел обладать Данаей.
Сын наблюдал за отцом, заинтригованный его рассеянным взглядом. Себастьян поднял глаза. Дым сносило в сторону окна, и к терпкому аромату табака примешивалось благоухание роз. Вместе они
