вам встречи с людьми, а стало быть, и доступ к их скрытым мыслям. Информация – это такая сила, которую невозможно переоценить. Что вы скажете о том, чтобы отправиться в Индию и на месте понаблюдать за ситуацией? И сообщить нам, как мы могли бы поддержать французов?
У Себастьяна от удивления округлились глаза. Банати всегда приберегал для него какой-нибудь сюрприз.
– В Индию? – переспросил он.
– Насколько я помню, вы когда-то хотели побывать на Востоке. Вам предоставляется случай совместить приятное с полезным.
Себастьян рассмеялся.
– Почему бы и нет, – сказал он. – Но каким маршрутом? У меня нет большой охоты возвращаться к туркам.
– Не думаю, что после стольких лет у турок сохранилось четкое воспоминание о графе Готлибе фон Ренненкампфе, – ответил Банати. – И возвращаться к ним не придется, поскольку ваш путь лежит через Россию. Но дождемся окончания зимы, чтобы не усугублять трудностей путешествия.
Обед закончился чашкой кофе. После нескольких безобидных фраз Банати спросил своего гостя, провожая его к двери:
– Вы довольны, что обрели своего сына?
Себастьян был застигнут врасплох. Банати засмеялся.
– Сходство, дорогой друг! Сходство. По этой причине я и не замедлил дать ваш адрес его матери.
Банати поклонился и протянул руку графу де Сен-Жермену.
Тот в смущении вышел на Шпиттельбергассе. Этот старый сардинский кот играл с ним, словно с мышью.
Осень все больше наливалась золотом, словно долгий закат. Состоялось три собрания Общества друзей: одно у князя фон Хоэнберга, другое у Сен-Жермена и третье в таверне на Пратере. На каждом отсутствовали три-четыре члена, задержанные кто недомоганием, кто придворными или семейными обязанностями. Во время этих бесед пришли к заключению, что вскоре между странами, воевавшими столько лет, будет подписан большой мирный договор и на континенте наконец воцарится гармония.
«Гармония!» – саркастически думал Себастьян. Соотнося собственные наблюдения с рассуждениями Банати, он видел, как Англия на долгие годы ввязывалась в беспощадное соперничество. И казалось, что ни императрица Мария-Терезия, ни Елизавета, ни Фридрих II отнюдь не были расположены наслаждаться кроткими радостями мира; каждый из участников этой адской троицы бдительно следил за другими, словно крестьяне, подстерегающие случай увести соседскую корову.
«Человеческая природа, – говорил он себе. – Если она не ищет новых завоеваний или удовольствий, то сама становится добычей смерти».
Но, возможно, Общество друзей, если уцелеет, все-таки сможет когда-нибудь обуздать звериную жестокость человеческих существ?
31. HIC JACET FILIUS AZOTH MERCURIIQUE
Только два настоящих развлечения остались у Себастьяна в те месяцы, что отделяли его от путешествия на Восток, в Индию.
Первым было посещение некоего книготорговца, заведение которого он обнаружил на узкой улочке неподалеку от Карлплац. Эта похожая на пещеру лавка была буквально забита книгами и документами на всех языках – наверняка остатками развалов из других букинистических лавок или библиотек, на которые не позарились наследники. Хозяин едва удосужился их разобрать. Он был молчаливым вдовцом, которому только частые приходы богатого и весьма ученого клиента развязывали язык, поскольку приносили некоторую прибыль.
Предварительно надев перчатки, чтобы не пачкать руки в вековой пыли, перемешанной с насекомыми и пометом грызунов, Себастьян откапывал в этих залежах древние трактаты по химии, медицине, аптекарскому делу, а порой и совсем курьезные документы, как, например, связка полицейских донесений или чья-то игривая переписка, забавлявшая его не один вечер. Полностью отдавшись этому лихорадочному приобретательству, обходившемуся ему, правда, в совершенно ничтожные суммы, Себастьян натаскал к себе домой целые горы книг и манускриптов, которые громоздились на полу библиотеки, ожидая, пока он их прочтет, почистит и расставит по полкам.
Как-то раз книгопродавец пожаловался на мышей и крыс, портивших его товар, особенно переплеты. Себастьян вспомнил о воздействии иоахимштальской земли на грызунов. В обмен на изрядную скидку, которую букинист отныне обязался предоставлять своему лучшему клиенту, граф принес ему как-то утром щепотку таинственной земли.
– Положите ее вечером в открытую миску посреди лавки.
Когда Себастьян заглянул три дня спустя в лавку, книготорговец чуть не бросился к нему в объятия, впервые проявив какие-то чувства.
– Сударь! – вскричал он в восторге.
И, подбежав к своему столу, вернулся, неся за хвосты трех дохлых мышей.
Это отвратительное зрелище вызвало тем не менее у Себастьяна искренний смех: букинист показался ему этаким комедийным Геркулесом, держащим за хвосты шкуры крошечных Немейских львов.
– Сударь, – продолжил книготорговец, – вы меня спасли! Больше ни одной окаянной твари! Вчера утром насчитал их девять штук. Все дохлые. Остальные наверняка сбежали. Но что же это за волшебное вещество?
– Совершенно природное, – ответил Себастьян.
Книгопродавец воззрился на него как ребенок, увидевший явление святого. Потом упросил принять в знак благодарности толстенную книгу в разлохмаченном переплете. Это был сборник трудов по лекарственной ботанике с пометками на полях чьей-то неизвестной рукой.
Себастьян охотно принял дар, при условии, что заплатит половину цены.
Вскоре к этому первому развлечению добавилось и второе: каждое воскресенье, после мессы в соборе Святого Стефана, отправляться в долгие верховые прогулки с Александром. Это избавляло их обоих от приглашений элегантных прихожанок, чьи обеды Себастьян находил скучными. Он слишком хорошо знал программу: после кофе его обязательно упросят сыграть на скрипке или клавесине, устроив себе таким образом добавочное развлечение в счет скудной трапезы и при этом тешась мыслью, что стали причастны к искусству знаменитого графа де Сен-Жермена. В конечном счете это приравнивало его к бродячим скрипачам, пиликающим за монетку на деревенских свадьбах.
Себастьян обзавелся парой арабских лошадей рыжей масти, уже оценив во время одной охоты гордый, но послушный нрав этих невысоких, крепконогих животных. При особняке на Херренгассе не было конюшен, так что Себастьян нанял два стойла в испанской Академии верховой езды, конюхи которой прекрасно знали, как ухаживать за четвероногими постояльцами. Они с Александром катались по Пратеру, перемежая рысь и галоп, добирались до Зиммеринга или же пересекали реку и ехали вдоль Старого Дуная, завернув пообедать в какой-нибудь кабачок – ветчиной, сыром и пивом. Потом возвращались до наступления сумерек, довольные, что разогрели себе кровь. Кто-нибудь из слуг отводил лошадей в конюшню.
В конце октября, во время одной из таких дальних прогулок всадников застиг ледяной дождь и, прежде чем они смогли найти укрытие, вымочил обоих до нитки. Когда они вернулись в город, Александра бил сильнейший озноб. Себастьян встревожился. Ночью дыхание юноши стало затрудненным и свистящим. Несмотря на теплые одеяла и обильный пот, в понедельник утром его лоб пылал.
Себастьян провел бессонную ночь, мучаясь мыслью, что Александр – драгоценнейшая часть его жизни – в опасности. Его неотступно преследовал образ смерти – и его собственной, и сына, что было одно и то же. Ибо, если Александр умрет, умрет и он сам, в первую очередь его душа.
Себастьян не хотел умирать. Смерть для него была наименее естественным в мире явлением.
Подобного возмущения – всем своим существом – он не испытывал со времени бегства из дворца вице- короля. В тридцать шесть лет смерть казалась ему несправедливым лишением того немногого, чего он достиг благодаря своей энергии и хитрости, подобно узнику, ползущему по темному туннелю, веря, что в конце ждет свет.
Врач, вызванный к юному князю Полиболосу, поставил диагноз: воспаление легких, но уверил, что через неделю здоровье понемногу начнет возвращаться к больному.
