насвистывала в унисон. От падения его спас Силвейра, неизвестно откуда взявшийся и поддержавший твердой рукой.
Грегориус ничего не понял из того, что Силвейра говорил Ауроре, но по тону догадался: что-то начитывал. Он помог Грегориусу твердо встать на ноги и поднес стакан воды.
Через полчаса они ушли.
— Ничего подобного в жизни не видел, — смеялся Силвейра, сидя на заднем сиденье лимузина. — Ты весь дом поставил вверх дном, все это напыщенное общество заставил почесаться. Ладно Аурора, она всегда считалась… Но остальные!.. И что самое, до коликов, невероятное, они строго-настрого приказали привести тебя в следующий раз! Представляешь?
Он велел Филипе доехать до его дома, а дальше сам сел за руль. Они поехали к лицею.
В свете тусклого фонаря Силвейра долго рассматривал иллюстрации из альбома об Исфахане. Энергично кивнул. Посмотрел на Грегориуса и снова кивнул. На кресле все еще лежал плед, который по- женски сложила Мария Жуан. Силвейра сел. Он спросил Грегориуса о том, о чем его еще никто не спрашивал, даже Мария Жуан.
«С чего вдруг вы занялись древними языками? Зачем вам нужна была эта защита в университете?» И, памятуя обо всем, что Грегориус рассказывал о Флоранс: «Что, после нее у вас не было других женщин?»
Вместо ответа Грегориус рассказал ему о Праду. В первый раз тому, кто не имел о нем ни малейшего понятия. И сам поразился, как много он о нем знает. И как тот вошел в его плоть и кровь.
Силвейра молча грел руки у обогревателя, внимая рассказам и даже не думая перебивать. Под конец спросил:
— Можно увидеть эти «красные кедры»?
Он долго рассматривал портрет. Прочел введение о «тысячах переживаний нашего опыта». Перечел еще раз. Полистал. Рассмеялся, зачитав вслух:
AREIAS MOVEDICAS — ЗЫБУЧИЙ ПЕСОК
Если мы наконец пришли к пониманию, что, какие бы усилия мы ни предпринимали, все это дело случая, достигнем мы чего-то или нет. Если бы мы наконец поняли, что во всех наших деяниях и чаяниях мы лишь зыбучий песок, поглощающий и поглощаемый, что тогда будет со всеми нашими хвалеными святынями: гордостью, раскаянием, стыдом?
Силвейра вскочил и заходил по кабинету сеньора Кортиша, держа книгу перед глазами. Будто его поразила лихорадка.
«Понимание себя — это открытие или сотворение?»
Снова полистал:
«Истинно ли, что кто-то действительно интересуется мной, а не своим интересом ко мне?»
Потом наткнулся на более объемистый кусок, присел на краешек монументального стола и сосредоточенно закурил сигарету.
PALAVRAS TRAICOEIRAS — ПРЕДАТЕЛЬСКИЕ СЛОВА
Когда мы говорим о себе, о других или просто об отвлеченных предметах, не хотим ли мы в наших высказываниях, так сказать,
На обратном пути Силвейра остановился возле здания из стекла и бетона.
— Это моя фирма. Сделаем копию с книги Праду? Мне бы очень хотелось.
Он повернул ключ зажигания и открыл дверцу, но, бросив взгляд на Грегориуса, застыл.
— Ах, вон что. Этот текст и копировальная машина несовместимы? — Он прошелся перчаткой по рулю. — И ты хочешь, чтобы он остался только твоим. Не
Лежа в своей роскошной постели, Грегориус снова и снова обращался к этому замечанию. Почему в его прежней жизни никто так быстро и без упрека не понимал его?
Перед тем как идти спать, Силвейра по-мужски тепло обнял его.
Когда в воскресенье Жуан Эса открыл дверь своей скудной каморки, по его лицу Грегориус сразу понял: что-то произошло. Казалось, Эса даже сомневался, приглашать ли его к себе.
Стоял прохладный мартовский день, но окно тем не менее было широко распахнуто. Эса высоко подтянул брюки прежде чем сесть. В нем происходила внутренняя борьба, пока он расставлял дрожащими руками фигуры. Эта борьба, подумал позже Грегориус, была не только с самим собой, но и с тем, может ли он заговорить об этом.
Эса пошел пешкой.
— Я сегодня сделал под себя. И даже не почувствовал.
Грегориус тянул с ответом, но бесконечно это не могло продолжаться.
— А у меня вчера закружилась голова, я шатался, едва держась на ногах, в чужой кухне и чуть не упал на юную леди, честно, невольно.
— Это другое, — отмахнулся Эса.
— Потому что речь о голове, а не…? — съязвил Грегориус. — Но и у тебя, и у меня речь о
